подборка сентябрь-октябрь 2013

* * *

Всё вокруг идёт своим чередом:
луч, который тянется до двери,
сплин, который хочет стать вещим сном,
страх, который давит нас изнутри.
Двор, в котором дворник собаку бьёт,
дом, в котором красного нет угла.

И только луна, включая автопилот,
висит над землёй, отчаянна и светла.

* * *

Помнишь, на каникулах ездили на дачу?

В поле шла я с книгами, сказки и задачник.
А теперь без отпуска год, ещё два года.
В офис вход по пропуску. Скверная погода
за окном, и к морю я маму посылаю.
Я внутри вся полая, может быть, пустая.
Но по старой памяти, по тебе, по школе
выберу когда-нибудь остановку в поле.
Выйду в тонком платьице с первой снежной ватой.
Если кто не спрячется – я не виновата.

Доктор Лектер

Пересчитав стада овец, ты чувствуешь, что ты мертвец.
Но вот и утро наконец приходит в одночасье,
в затылок дышит ветерком, скрипит дверями на балкон.
Пойми всего один закон и будет тебе счастье,

простой закон: кто смел – тот съел, а кто умён - остался цел.
И если Эрос не удел – благословен Танатос:
в глубинах комнаты, как кит, ты притаился, худ, небрит.
А на балконе смерть стоит, когтиста и перната.

Она с тобою говорит,а ты грешишь на свой бронхит
и продолжаешь делать вид, что за балконом лето.
А помнишь, летом, между дач мы хоронили в речке мяч?
И если нам и нужен врач то только доктор Лектер.

* * *

 И я хотела бы сказать, что будет лучше,
что свистнет рак на горке, а враги
конечно, сдохнут. Что корабль увидит сушу.
И что любые размыкаются круги.

Закрой глаза, затем внимательно послушай:
мы просыпаемся с тобою на заре,
рука в руке, ну а душа, конечно, в душу
и тополиный пух летает в сентябре.

* * *

Ты понимаешь: время – мельница,

нет, – мясорубка. Мы в ней мелемся.
Ты дожидаешься трамвая, вся
вселенная молчит в ответ.

Вокруг дома - шедевры зодчества.
А ты кричишь от одиночества,
домой приходишь, разуваешься
и сразу выключаешь свет.

* * *

Как будто мы живём в метро
и никогда не видим света.
Читаем схему, как Таро,
но мы накладываем вето

на разговоры о себе,
о тех местах, где мы не будем.
Вагон по каменной трубе
летит во тьму. В вагоне люди.

"Не прислоняться" – дверь к двери
как будто стиснутые жвала.
Я не пойму: ты так любим –
Тебе всё мало.

* * *

Сценарист не сумел диалог сочинить:
мы с тобой говорим обрывками
и молчим, а в конечном итоге мы нить
разговора теряем, выкаем.

Каждый ракурс изломан, не выставлен свет,
и у плёнки плохое качество.
Реквизитор с машиной заехал в кювет.
Без прогона снимаем, начисто.

Просто выйди из кадра. Дрянное кинцо,
от него на душе слишком пусто, ведь
это страшно: смотреть на родное лицо
и вообще ничего не чувствовать.

Казанский сирота

Мы страдаем от дефицита

витаминов и красоты:
неуклюжи, как монолиты,
вечно чахнущие цветы.

Ты бредёшь по гранитным плитам,
одинокий до сипоты.
Содрогаясь, как от бронхита,
разевают грифоны рты

и пока ещё город сшитый
разрывают по шву мосты,
я вяжу бесконечный свитер
для казанского сироты. 

 

* * *

 

Когда твои кошмары стали вещими,
отдал долги и раздарил все вещи, и
пошёл пешком туда, где бродят лешие
и за тобою разрастались трещины.

И ты идёшь, бездомный и юродивый,
такой родной, знакомый каждой родинкой.
Я за тобою незаметна вроде бы,
в твой каждый след сажаю куст смородины.

 

* * *

 

Смотри: беснуются эринии –
ты по дешёвке душу выменял,
не понимая на что именно.
А за окном гудит хай-тек.

Потом под небом цвета вымени
взойдут посевы льда и инея
и по проспектам и по линиям
промарширует первый снег.

Пока что небо ярко-синее,
под небом крики журавлиные,
и где то сердятся эринии,
и Лола продолжает бег. 

 

* * *

 

Было б слишком просто – жить по человечьи.
Нас болезни роста здорово калечат,
после добивают признаки эпохи:
"Что, беда какая?" – "Нет, мне просто плохо,

нет, мне просто душно оставаться в тренде,
мне запали в душу Питер Пен и Венди.
Надоело дико думать, что я стою,
иногда до крика хочется покоя.

Надоел без смысла спор о поколенье.
Если стану чистой – встану на колени.
Если стану меткой – первой кину камень,
суну гвоздь в розетку и уеду к маме.

 

Легион

 

А потом получилось: больше невмоготу.
Я носила в карманах камни, песок– во рту,
проживала беду, за бедою – ещё беду.

Я найду вас, я обязательно вас найду.

Ничего не случалось, всё шло своим чередом,
это "всё" мне давалось с очень большим трудом.
Но любые дороги к храму вели в Содом

и, наверное, было правильно – лечь в дурдом.

... никого не любила, не плакала, не спала
и не помнила года, месяца, и числа.
Раздевала себя по косточкам, догола.

А потом я однажды всё-таки вас нашла

и теперь постоянно слышу: "Ты – не одна.
Ты поднимешься выше крыши и ниже дна.
Будет ночь, а за нею – ночь, будет день деньской,
ты навеки нам мать и дочь. Мы всегда с тобой.
И беды не случится: теперь ты сама – Беда.
Загляни в наши лица, зыбкие, как вода:
нам открыты дороги, мы сами себе закон.
Посмотри же: нас много, имя нам – легион.

* * *

Руку на сердце положивши, признаюсь: я не очень честный.
Мне приходится ежедневно виртуозно юлить и врать,
притворяться рубаха-парнем, делать вид, что мне интересно.
Между тем было б много проще очень искренне вам сказать:

"Извините, я очень занят. Я как раз сейчас умираю.
Понимаете, умиранье занимает немало сил.
Я воскресну не раньше утра, ведь работа не весть какая,
но имеется, значит, нужно, чтобы я на неё ходил.

Мне престало с самим собою уживаться тяжёлым боем.
Мне в себе не найти покоя, значит, в мире таком большом
я запутаюсь и подавно". Но наш социум так устроен,
что в нём есть череда законов, и приходится быть лжецом.

* * *

Здесь воздух резкий и упругий.
А люди держатся друг друга,
понурив головы, по кругу
несут своё житьё-бытьё.

И, прерывая эти муки,
умыв глаза, лицо и руки,
готовит нас с тобой к разлуке
Тот, кто ответственен за всё.

А воздух пряный, воздух колкий.
Готовит для меня помолвку
с бедой Тот, о котором толком
никто не знает ничего.

Я за тебя немного рада,
ведь не отраву, а отраду
Он приберёг тебе, и право,
я уповаю на него.

Пока ты с Ним, я точно знаю,
что если ты дойдёшь до края,
и если вдруг беда какая,
ты будешь цел и невредим.

Созреют к осени колосья.
Я позову знакомых в гости.
А что со мной случится после,
узнает только Он один.

Дзен

Она во сне раскидывает локти,
а ты берёшь себе ночную смену.
И за окном вспотевшим – море дёгтя,
живая плазма, космос, ойкумена

глядит тебе в глаза, так одиноко.
Наверно, скоро ты познаешь дзен.
Она во сне прикусывает щёку.
Как просто быть, не требуя взамен

от мира ни движения ни звука,
как будто бы до дзена ровно пядь?
Она во сне раскидывает руки,
а ты уже давно не можешь спать.

* * *

 ... мол, я пишу о людях для людей,
читай – метафизическая сваха.
И если дальше будет холодней,
то нужно ткать для каждого рубаху.

Крапива – это лучший материал:
все сёстры будут рады, братья – живы.
Мне жаль, что это долгий ритуал,
что только две руки, и я – не Шива.

Такая, мол, весёлая мораль:
что пьесу жизни мне писал Макдонах.
Вы этого достойны – лореаль.
Годо не едет. Тени на иконах.

... сижу, травлю рассказы о родне,
капитализме, бурлаках на Волге.

Но человек напротив, – он вполне
незримо сопричастен Богу.

* * *

Мне братом и мужем хтонический ужас
является, он мой сожитель сосед
"Идёшь с ней на ужин, но ты нам не нужен" –
он думает, кровный мой, ходит след в след.

Все твари по паре, а мы с ним в угаре
танцуем ночами классический джаз.
У ужаса право устроить расправу
над тем, кто случайно подслушает нас.

Беда моя лихо от семя до жмыха,
от буквы заглавной, до точки в конце
сжуёт человека, от пятки до века
и нежно и плавно сломает в крестце.

Занимательная география

 Пена лезет тебе на губы.
в этой ванной ты бог и царь, и я
говорю: мы свободней Кубы,
независимы, как Швейцария.

Ты задумчиво держишь бритву.
Мы ещё один день осилили.
Ты сложней лабиринта Крита,
незнакомый мне, как Бразилия.

Мы большая стена Китая.
Я считаю проломы в кафеле.
Так рассветы мы коротаем
с занимательной географией.

* * *

 Закрой перед сном форточку,
последний прошёл спас.
Тотошка закрыл мордочку
и дом летит в Канзас.

И окна зашторь, мало ли,
раз в лужах растёт лёд
и листья весь день падали.
Оденься, закрой рот.

От ветра у нас корочки
на коже, и я – пас.
Закрой перед сном форточку
а после – открой газ.

* * *

Как в постановке у Льва Додина,
когда страна едва ли Родина,
как опьянеть от мёда Одина –
и всё не так и все не те.

И в целом, Ваше благородие,
не постановка, а пародия.
Но голос – кислая смородина,
и тело – лучшее из тел:

вот млечный путь из мелких родинок,
не сомневайтесь, это подлинник.
И по воде бредёт утопленник
и исчезает в темноте. 

 

Тесей

Он говорит мне: "Как мне быть, моя сестрица?
Мне ежедневно лабиринт в кошмарах снится,
и каждый раз под вечер покидая офис,
я слышу цоканье копыт. Заметил проседь
среди волос, там, от пробора чуть левее.
Ты знаешь, может в прошлой жизни был Тесеем,
ведь почему иначе тихо бьют литавры
и по углам гуляют тени минотавра,
приумножаясь ежедневно, многократно?
и если я – Тесей, то ты мне – Ариадна".

как мне сказать ему, о чём поют литавры,
о том, что нет, он не Тесей. 

Он минотавр.

 

* * *

 

 Ничего не случится с той, на кого я смотрю
А. Васильев.

Если есть я, значит есть они.
Стены дрожат о смеха.
У человека в зрачках огни,
свет золотого рейха.

Небо чернеет от воронья.
Глупые, злые люди.
Эти глаза смотрят на меня,
значит, беды не будет.

* * *

Об этом не напишут в соцсетях,
в кабине лифта или на заборе,
и умолчат в вечерних новостях,
лоточники не выкрикнут у моря:

простое дело нескольких минут:
растёт родство, как узы, тонкий волос.
Как будто Бог нажал на кнопку mute
и это был его реальный голос.

* * *

"Привет, ты счастлива?" – "Я? Нет, мне душу рубят в винегрет".
На десять бед один ответ: жестокость – это сила.
Всяк человек душой томим, и я решилась экзорцизм
себе устроить. Поглядим, как это проходило:

Я застывала не дыша. Скулила, корчилась душа,
она была так хороша и мне в глаза смотрела.
Но от души одна беда, она горда и молода –
я понимала, и тогда гнала её из из тела

так пошло, будто на ток-шоу. Она смирилась: "Хорошо..."
И в помещенье снег пошёл наполовину с пеплом.
"Не убоись отныне зла"она сказала и ушла.
Поднялись тени из угла и после я ослепла.

Проснулась где-то к десяти, и снег лежал как конфетти.
Пора вставать, пора идти слепой, скупой, бездушной.
И я пошла, открыла дверь и вышла. Я живу теперь.
Не человек, обычный зверь. И мне намного лучше.

Тамагочи

Мой камарад, читай - товарищ, будет вени, види, вики:
посреди руин и капищ выбьем в камне святы лики
и сыграем с Богом в тетрис златым яблочком на блюде.
За окном бушует Тетис, а за стенкой – злые люди.
Сядь на стул и выпей чаю, всяк нужду имеет в друге.
Нас ночами навещает божий ангел Фредди Крюгер.
Бог сейчас немного занят, Он играет в тамагочи.
Мы - его питомцы. Знаешь, я тебя давно и очень.

* * *

Я думаю, что так или иначе
мы с жизнью до конца не совместимы.
Примерно в час быка пустеет пачка,
ворую у соседей "Яву" с "Примой" –

есть деньги, но в ларёк уже не выйти:
апостол Пётр охраняет двери.
и сквозь стекло белеет лучик нитью,
как пуля в барабане в револьвере.

 * * *

Я делаю сама себе уколы,
сама себе и муж, и брат, отец.
Красивая? Не надо. Я бесполый,
юродивый и загнанный мертвец.

Но дни опять идут, контора пишет.
То пмс то, вовсе ДТП,
то от соседей набежали мыши,
то завелись опарыши в крупе.

Молчи, как будто рот забили ватой.
Спи на полу, закутавшись в пальто.
А я останусь слишком бесноватой
хотя бы для того, чтоб 

(чтобы что?)

 * * *

А разучиться сожалеть –
какой великий дар.
Я обезумела на треть:
не точит нос комар

и рак на горке не свистит,
свинья не хочет жрать.
В больнице койка и артрит,
таблетки, стул, тетрадь.

* * *

Раньше пели мы с тобой песню
про коня и комиссара.
Что же ты молчишь, если
я пришёл к тебе? - рано?

Если я пришёл к тебе? - поздно?
Я тебе благие нёс вести,
в решете я нёс звёзды.
Кто со мной споёт песню?

Кто содрал с тебя живьём шкуру
так, что у тебя хребет виден?
Что же ты молчишь, дура?
Кто тебя так обидел? 

 

* * * 

 

Человек – это мясо с салом,
больше смысла в морской косе.
Ты страдал, ты страдал немало,
а теперь пусть страдают все.

Покидая чужие спальни,
тихо двигайся, налегке.
Мир чудовищный, мир бескрайний
умещается в кулачке.

* * *

Домовые ушли из дома,
вместо дома теперь дольмен
невесомый, впадает в кому.
Окна кроет полиэтилен.

Надвигается тень борея,
скоро воду покроет лёд.
И никто никого не греет,
и никто никого не ждёт.

 

* * *

Со слезами отступает ярость,
даром ли, что люди – соль земли?
Через ночь гудками забавлялись
корабли, слепые корабли,

сухогрузы, белые паромы,
ничего не видя впереди.
Если дальше не залив, но омут,
уходи оттуда, уходи

и с тобой уйдут и страх, и жалость,
разорвать по шву и вынуть нить.
Если что-то было, но сломалось,
мы не можем это починить.

 

* * *

В человека вошли горы.
В человека вошло море.
Расширялись его поры,
через поры росло поле.

В горле пел у него кречет,
а в глазах расцветал космос.
Не вдохнуть ему, всё - нечем.
Не окликнуть его - поздно

Если слышишь – молчат горы,
если слышишь – молчит море,
очень громко молчат, хором
выходи за меня
в поле.

* * *

Пишу тебе письма от случая к случаю.
За окнами тучи и рыбы летучие.
На окнах давно уже нет занавесок,
и рыбы на небе, над полем, над лесом.

Над городом шпили, кресты и стропила.
Я всех отпустила, простила, забыла.
Одни лишь грозились, другие - ушли,
а мы на мели, мы с тобой на мели.

Над нами кружат перелётные рыбы,
послушай, и мы же с тобою смогли бы
лететь зимовать, как обычные птицы,
раскинувши руки как самоубийцы.

* * *

Кто-то с детства жестоко нам врал
про счастливых и равных людей.
И. Волынская

В детстве кто-то сказал, что наверное есть
где-то очень счастливые люди.
Мы читали романы про храбрость и честь,
но давай мы об этом не будем?

Где-то ждут нас на кухне, где мама с отцом
смотрят телек под булочки с чаем.
Но мы в съёмной однушке снимаем лицо
и уже никого не прощаем.

* * *

Кого ты сыщещь на пепелище?
здесь после взрыва одни цветы:
растут сквозь плиты, стена разбита,
остались живы лишь ты и ты.
Ты-первый плачет – а как иначе? –
не слышно лая, людей, машин.
Второй смеётся, глядит на солнце
и понимает, что не один.

* * *

Аквариум с рыбками лопнул на дне океана
А. Пелевин

И болит голова, и заложен нос.
Где-то люди готовятся на покос.
Если ты никогда никого не ждёшь –
отчего ежедневно пьяный?

Это камешки, галька в руках, во рту.
Проживаю себя, но не там, не ту.
Заливает спасительный мой чертёж
во дворе море-океаном.

Делай всё, что захочешь, но не вреди.
По воде словно Бог до утра броди.
Что-то будет, наверное, впереди
а пока ещё слишком рано.

* * *

Почему мы с тобой не могли взять в толк,
что нам в дверь постучался рогатый бог?
А теперь мы лежим не видать ни зги
в миллиметре от врат от Рая.

И горели костры, кто-то бил в набат.
Но мой палец ценнее, чем сто карат,
потому что грожу им и все враги
отступают, друг, отступают.

Потому что я – дура, ты – идиот.
Слышишь – это рассвет, – во дворе метёт
не дорогу во тьме, а одни круги
очень добрая тётя Рая. 

 

* * *

После шторма выносит на берег.
Ты лежишь на песке и дрожишь,
и, конечно, не можешь поверить
что ты жив. Что всё кончилось. Тишь.

И клянёшься – мол, больше не плавать.
Обходить километрами порт.
избегать даже мелкую заводь.

Только море – оно не уйдёт. 

 

Покой

 

 И отцветает лето твоё господне,
миру живых и мёртвых явившись сводней.
Видя во сне под утро лицо святое,
шёпотом бормочу, что хочу покоя.

Холод идёт по городу длинной тенью,
рано – пока он прячется за плетенью,
время придёт – повалится снег глухой.
Сможем ли мы под ним отыскать покой?

Висельник ищет вишню по центру сада.
Мне уже ничего, ничего не надо.
Если я знаю кто и чего я стою,
значит ли это – я на пути к покою?

Выбери день из солнечных, но последних
и, не включая свет, проходи сквозь сени
в комнату. Подойди и коснись рукой –
пальцами мне как крест передай покой. 

 

* * *

 

 Большие девочки не плачут,
и матерей своих хоронят,
домой приходят после службы
и долго смотрят КВН.

К тому же, так или иначе,
закон усвоен, даже понят,
что никому никто нужен
и ничего не дать взамен.

Большие девочки смеются
и практикуют садомазо
не в сексе, а в реальной жизни.
И за часами не следят.

Катают яблоко по блюдцу.
Не капает слеза из глаза,
а если б капала, то брызни
её на кожу – станешь свят.

 

подборка июль-август 2013

* * *

Что с тобой стало, что с тобой стало,
что с тобой стало, друг?
Я рисовала. Мало по малу
нарисовался круг.

Дверью железной, гулкою бездной
отгородился вдруг.
И бесполезны все мои песни,
жить тебе недосуг

Вымыть бы спину, пахну как псина,
очень мешают спать
меж позвонками лезут ростками
пара зубцов, штук пять

или пятнадцать, мне же не двадцать
я динозавр, я
вся костенею, хуже Кащея.

Кто же моя семья?


* * * 

я звонил, чтобы просто услышать голос
А. Васильев

Звоню тебе из телефона-автомата,
звоню с мобильников чужих, с чужих домашних,
под скрипку из окна, под крики матом.
Звоню, не думая о том, что будет дальше.

И это "дальше" наступает, как похмелье
тяжёлое и - нет, неотвратимо -
гудки идут, за ними дни, недели.
Мне кажется, прошли лета и зимы.

Другой конец страны, чужая суша.
Чужие кухня, стулья, койка, спальня.
и с каждым днём становится всё хуже.
Ответь: "Алло. Ну здравствуй. Всё нормально."


Свинья не съела, Бог не спас 

Я не верю, я не верю, я не верю ни во что.
Полу-люди полу-звери ждут за окнами, пальто
надеваю, жжётся кожа, кожа голая моя:
я, одета, - мёрзну летом. Как дожить до сентября,
если сердце разорвали: здесь беда и здесь беда.
Вот уж черти накачали. И теперь из вен - вода,
и из глаз, конечно, тоже. Мокнет старое пальто.
Ты прости меня, мой Боже - я не верю ни во что.

* * *

Два светлых тёплых тела лежат на сквозняке.
И миру нету дела, что спят рука в руке
два грустных человека, на улице рассвет.
Им слышно рядом реку, им очень много лет,
совсем уже не дети. Визжащий телефон.
Сегодня на рассвете – хоть Цезарь, хоть ОМОН, –
я глажу эти руки, и мира больше нет.
От боли, не от скуки. От рук исходит свет.
На мне мой крестик жжётся, а твой к тебе привык.
Сквозняк и светит солнце. Во мне заснул мой крик.


* * * 

Наступая на старые грабли своей загорелою голой ногой,
успеваешь подумать короткую мысль, состоящую только из "ой".
И идёшь себе дальше тянуть свои жилы и вместо верёвки бросать
для того кто в болоте, кто будет Шалтаем, ты вся – королевская рать.
Это лето проходит как стоны похмелья под график с семи до семи.
Ты не знаешь, какой день недели сегодня, ты даже не видишь семьи.
От тебя не осталось почти ничего, через грабли бежишь во всю прыть.
Сатанеет усталость, качает реальность, и крепнет желание жить.


* * *

Почему всё так красиво
в долю сотую до взрыва?
Почему всё так жестоко,
даже если нет войны?

Я за всё тебя простила,
вот расписка: пруд и вилы.
Смотрит кто-то волоокий
из воды мне прямо в сны.

Это крик со дна колодца,
это кожа моя жжётся,
это очень злое солнце
собирает летом дань –

я прекрасно это знаю.
Я больна, ты – невменяем.
Мы дошли почти до края.
Умоляю: перестань.


Пат

Меньше думай, больше делай.
Вся любовь – движенье тел.
на асфальте белым мелом –
глупость. Что же ты хотел?

Уходить – так по английски
оставаться – так совсем.
СМСки, переписки – для чего,
верней – зачем?

Мы не дети, не подростки,
слышишь, тикают часы?
Видишь, белые полоски
вдоль до взлётной полосы? –

Это, друг мой, улетает
самолётик в Ленинград,
бьёт крылами. Больно, знаю,
ты не счастлив и не рад.

Эта партия продлится
через добрый русский мат.
А пока что – хватит злиться –
на доске я вижу пат*.

* в шахматной игре такое положение короля, когда ходить можно только им одним, а ему ходить некуда 


* * * 

В тёмной лодке по тёмной Неве,
в тёмной лодке, гнилой, деревянной
словно жнеческий серп по траве
мы плывём. Как кораблики в ванной.

От хулы, от беды, от молвы,
от ошибок былых и грядущих
словно серп по колосьям травы
уплываем, и месяца лучик

освещает наш сумрачный путь.
Отчего нас, живых, схоронили?
Месяц-серп, мы плывём, ну и пусть
вам расскажет Нева, что мы были.


* * * 

Я не мог себе представить, куда деваются утки, когда пруд покрывается льдом и промерзает насквозь. Может быть, подъезжает грузовик и увозит их куда-нибудь в зоопарк? А может, они просто улетают?
Джером Сэлинджер

Когда мы, двое, будем провожать
холодное и северное лето,
тебя окликнут бабушка и мать
и ты нас выдашь: почему ты, где ты.

А я тебе хотела рассказать,
как с кофе возвращается рассудок,
как в мире можно жить, не воевать,
что Сэлинджер писал про пруд и уток,

что каждый наш порог – не болевой,
ведь есть пороги дома и ступени;
что я сдружилась со своей судьбой
и больше не несусь как лошадь в пене.

Мои родные спят, а я смотрю,
как на росе меняет свет на тени
больное солнце. Позже, к ноябрю
оно поставит небо на колени.


* * * 

Можжевельник цветёт, можжевельник!
Как здесь холодно будет в Сочельник.
Как же трудно с утра в понедельник
отличить: где кошмар, а где явь.

А у лета вспороли грудину,
Сердце вынули, нет, сердцевину.
В этот день ровно наполовину
лето кончилось. Тоненький сплав

Серебра у девчонки на шее,
вот была бы она ворожеей –
помогла бы. А я не посмею.
Мне ли думать, кто прав – кто не прав.


* * *

За тобою идёт вразвалочку
белоглазое, безъязыкое
чувство. Шаркает. Ноги-палочки.
Догоняет, глумится, выкает.

Ты не трус (видишь – в небе всполохи?)
Ты герой, как в советском мультике
О тигрёнке и о подсолнухе
(реже – о поросёнке Фунтике).

С этим миром ты с детства выкаешь.
А потом, сквозь ночную тишь
белоглазое, безъязыкое
чувство смотрит, как ты не спишь.


* * *

Где-то в подкорке тикают микросхемы:
ко мы друг другу, кто, и вообще – зачем мы?
Можно тонуть, как доблестный старый Немо,
можно засунуть голову в грунт, как эму,

можно устроить бунт, воевать с системой,
можно построить новые теоремы,
схемы спасенья мира; решать проблемы,
можно напялить крестик и сжечь тотемы

или – напротив – взяться за святотатство,
или решить кто будет врагом, кто братцем,
или на кухне на на ветхом гнилом матраце
целоваться.


 Солнцеворот

 Я подскажу: приходишь, хватаешь за руки
все мои «против» – донельзя театральны,
это же проще элементарной азбуки –
ты отведи меня (слушай, нет, не в спальню)

в кассу ж/д, на первую электричку
в лес. Телефон и ноут оставим дома.
Сильный, спокойный – буйная истеричка, –
мы по большому счёту едва знакомы.

Будем смотреть на небо сквозь сосны, водку
даже не пить – глушить. Ты кидай лицом
в мох и хвою, чтобы стала спокойной, кроткой
(знаешь, что надо сделать со мной потом?)

«Времени больше не будет, не будет боли»*,
Руки мои прижми и прижми лицом
к жёсткой коре и к запаху диких смол, и
(знаешь, что надо сделать со мной потом?).

* Е. Летов, "Солнцеворот" 


* * *

Спи под дождь на старом чердаке,
замерзай, и понемногу осень
запускай под кожу, налегке
проживай минуты. Нет, не спросят,

даже не заметят, что озяб,
голос, как и сердце, застудили.
Не помогут ни хорей, ни ямб,
и звезда на дедовом мундире

осветить не сможет эту стынь.
Чтобы ты ни делал – будет мало.
То, какой должна была стать жизнь
жизнь не стала.


* * *

О простоте – смотри, куда уж проще:
деревья, сад, за садом – отчий дом,
за домом – лес, берёзовая роща
и будка с охромевшим старым псом.

Стоишь и ждёшь мучительно восхода,
ещё больней произнести "люблю".
В чужом саду без выхода и входа
рябина поспевает к ноябрю.

* * *

Чем выше стул – тем хуже будет падать.
закрой глаза, представь: какой-то месяц –
столетний дождь польётся, будет слякоть,
одежда будет очень много весить.

Ты забываешь, что такое робость.
не помнишь дня, когда бывало лучше
А так - толчёк в невидимую пропасть,
лишь попроси, и ты его получишь.


* * *

Ты держишься за сломанные ветки,
за ругань с выпивающей соседкой,
за каждого, кто вдруг тебя захочет,
в тебе особо не нуждаясь, впрочем.

Звонит родня и спрашивает, где ты.
А у тебя на это нет ответа,
ведь не ответишь: "я ни там, ни тут."
Печальных и потерянных не ждут. 

 

 

 Монеты

 

Он ей говорит – слова это лишь товар,
монеты. И ей вдруг кажется, что он стар:
уставший от жизни полу дворовый кот.
Она очень тихо гладит его живот

и думает: "От себя или ото всех
я тоже устала. Что самоубийство грех
я знаю, не надо, ты не говори - "не ной".

...сегодня она засыпает к нему спиной,
свернувшись у стенки, ровно как тёплый кот,
как будто бы всё плохое их обойдёт

хотя бы во сне.

 

 

Нам осталось очень мало
Чтобы я не рифмовала
Циферблат устало мечет
Бисер мелкий и святой.

Лучше временною сводкой
Приходи пешком и с водкой
Я пойду к тебе навстречу
В старом шерстяном пальто.

подборка стихов июнь-июль 2013

* * *

К. Комарову

В общем-то в происшедшем мне обвинить и некого.
Я себя не нашедший, но не нуждаюсь в лекаре,
я не нуждаюсь в помощи, бог для меня - стихи.
Ваши опоры, поручни, маленькие божки,
вся эта околесица - аж голова болит.
Я как иду по лестнице, но без ступеней. Кит
весь гарпунами меченый, воздуха мне воды!
Некого, не с кем, нечего.
В лёгких растут цветы.

Тут появилась женщина. На, говорит, поешь.
Только сама вся в трещинах, как с барахолки вещь.
Плачет, кричит, цепляется, руки целует, лоб.
Горбится, как под палицей, хочет забиться в гроб.
А у меня не то что бы сил и желанья нет,
мне сердце съели голуби, как я скажу ей "нет"?
Думаю: этот мир гнильё, душный пустой сарай.
Я бы хотел убить её - пусть попадает в Рай. 

поезд N 193

К. Комарову

Что мне ещё сказать, родной?
Бедный мой, ты ничей.
Хочешь я проведу с тобой
Тысячи злых ночей?

Жизнь как езда на катере,
Только в моторе – ил.
Я возвращаюсь к матери,
Ты свою схоронил.

Осточертели тексты мне
И ежедневный сплин!
Заперты! Нам не выйти вне!
Но у тебя есть сын.

… песни, стихи, сценарии,
книги мои, кино!
“Девочка-гений” – знаю я,
да, остаётся “но”:

это секрет, дружище, мой:
я не хочу писать.
Я лишь хочу чтоб в паспорте
Надпись стояла “мать”.

Впрочем, всё это лишнее:
Сердце рубить в рагу.
Веришь ли, знаешь, слышишь ли? –
Я тебе помогу. 

* * *

....и только мы с тобою знаем:
не тополиный пух, а пепел
летит по городу: обломки,
зола, руины, город стёрт.

Хоть крошкой Цахесом, хоть Каем
зовись – ты будешь свят и светел.
Сиди, считай себя подонком,
но помни: кто-то тебя ждёт. 

* * *

what is dead may never die,
but rises again harder and stronger
(с) George Martin, Game of Thrones

От плеча отрываешь голову
и в зрачках видишь тихий ток.
Шевельнуться боишься, новая,
как солёной воды глоток

отхлебнувшая. Как в "Престолах" там? -
что мертво-то ведь не умрёт,
а воскреснуть - так это здорово.
Глажу брови твои вразлёт.

Милый друг, я же очень сильная:
революцию, меч, коня!
Не двужильная - пяти жильная,
только много мне, друг... меня:

мне себя разделить на части бы,
бить драконов, спасать принцесс,
мне бы горя, и мне бы счастья, и
... я всё знаю, да. Просто секс.

* * * 

 Я не понимаю, кто кричит:
мир вокруг, а может это я?
Под окном милиция, врачи,
за дверьми - соседи и семья.

Стены с каждым криком всё сильней
давят мне на вспаханную грудь.
Не боюсь соседей и врачей,
я боюсь банального - вдохнуть

потому что в воздухе - озон,
потому что в воздухе - беда.
Постепенно переходит в стон,
сипнет крик. Из вен течёт вода,

чистые, солёные ручьи.
Ну же, раз два три четыре пять,
ну же не дыши, ну, замолчи,
онемей, ведь людям надо спать. 

* * * 

Мы очень глубоко пускаем корни,
не в землю, а в других живых людей.
А корни обрубают - это больно:
течёт смола, как слёзы или клей

тягучий, ядовитый, самый крепкий.
Но нас, разбитых, это не спасёт.
Мы тянемся друг к другу - руки-ветки,
но с места не сойти ни вплавь, ни вброд.

Мы думаем о том, что мы деревья,
а остальные - чурки или пни.
Нам нет прощенья так же, как спасенья.
Темней полярной ночи наши дни.

Лишь слёзы поливают нашу почву,
мы - плакальщики: плачем о себе.
Бессонной, словно день полярный, ночью
нам с места не сойти рука в руке.

Мы самые чудовищные звери,
мы - люди. Ну а вы чего хотели? 

* * * 

I

В рассветный час ты спишь и видишь,
как корни дерево плетёт.
Я падаю - куда уж ниже,
кому сказать - ответят "врёт".
Я - по рукам, как пела Янка
(и в пошлом смысле тоже - да),
Во сне ты видишь пепел, балки,
разрушенные города.
В чужой квартире и в столице,
прекрасно зная кто, зачем
я. Всё равно хочу в больницу,
я так устала от проблем,
семьи, счетов, авансов, правил
и этих чёртовых стихов.

А ты меня одну оставил
среди всех этих городов. 

 II

 На другом уголке страны
без тебя мне не снятся сны,
что логично - почти не сплю.
Я упорно себя гублю,
что понятно - ведь не до сна
если в горле моём блесна,
если пятна на потолке,
если мы не рука в руке
и сквозь нас не растёт трава,
если птичьи мои права
в этом городе по чуть-чуть
убивают во мне всю суть.

пена дней

каждый мой день - это искусство
выживания в самой себе.
Н. Ямакова

По берёзам рябь, утром - вещий сон,
маленький Варяг - старенький балкон.
Небо всё темней, днём пойдут дожди.
Здравствуй, пена дней. Жизнь не пережди,

Нет, не пережди, да, не переждать,
жизнь не пережить, слов не переврать.
Дети ли отцов и отцы детей
утром слышат зов тысячи смертей.

Днём им снова в бой, днём их ждут бои
со своей бедой да с гнильём внутри. 

птичий рынок

Заходите на наш птичий рынок!
Покупайте у нас амулеты
в каплях крови и сотне пылинок.
Слева куры - хотите котлеты?

Справа - маленькие попугаи
неразлучники. Рядышком совы.
Совам сложно, я вас не пугаю,
но они - онемевшие вдовы.

Дальшье - ястребы, чайки и утки.
Даже розовый статный фламинго
и тукан, обожающий шутки,
божьи голуби цвета индиго.

Ну а в самом углу за копейки
на прогнившей ободранной ветке
продаются - нет, не канарейки -
две вороны, закрытые в клетку

это мы.

* * * 

Ты же понимаешь - это всё пустое.
Добежать до края ничего не стоит,
да и край - он рядом: белый подоконник
(был бы кто-то рядом - мама, друг, поклонник)
А этаж - девятый, в самом сердце лета.
(Все ведь - это правда - думали об этом?)
Ветер, словно сводня, шевелит берёзы
и в Москве сегодня грозы по прогнозу.
Мне на днях сказали, придержав рукою:
"Если хочешь сразу - то вниз головою."
Матерь Макдалина, добрый светлый Отче!
Как мне это вынуть? Как же мне стать проще?
Чтоб понять весь этот город-миллионник,
в самом сердце лета сесть на подоконник -
чтоб не ускользала, не терялась нить,
чтобы было можно просто закурить.

Ивана Купала

I

я до осени замолчала
скоро будет иван купала
гибнут люди купале мало
он уводит на дно канала
девка плавала да пропала
потонула у йола яла.
замолчу но хочу сначала

попросить: не ходи к причалу. 

(2010)

 II

 Ивана Купала, Ивана Купала,
костёр полыхает, и воздуха мало,
и небо так низко, и девки венки
плетут и кидают у устья реки,
и Бог всех прощает за оргии в поле -
Его заменяет бескрайнее море,
что плещется в сердце один раз в году
под древние песни, гнилую дуду.
В ту ночь, что таится в изломе у лета
мы бьёмся как птицы
но хватит об этом.

Я вам говорю: четверть века назад
в Купалову ночь человека глаза
впервые открылись, он вышел на свет
и после - страдал ровно двадцать пять лет.
Помечен Купалой, и тёзка ему.
Он вышел из поля - и сразу в тюрьму
за муки людские, чужие грехи.
О нём нужно песни писать и стихи,
а он, дурачок деревенский, живёт
стремится к теплу, словно рыба об лёд.
И пули оливок, и слёзы как спирт,
и двадцать пять лет он об этом молчит.

Я вам говорю: где-то здесь, среди вас
он тенью проходит, и света запас
в его потемневших от боли глазах
как пламя костра выжигает весь страх.

* * *

Что ты смотришь взглядом диким?

Коль могла б - кричала криком,

воздух в лёгкие б - завыла,

девка бледнолицая.

Сколько страха, сколько боли,
сколько горя и неволи
в этой жизни уже было -

это репетиция.

* * * 

Три сотни лет здесь льёт холодный дождь,
расстреливает, ранит и калечит.
Стою и мокну. "Эй, чего ты ждёшь?" -
я жду родные пасмурные плечи,

я жду сутулую фигуру под дождём.
Я десять лет стою на остановке,
дышу, как рыба, пересохшим ртом
и слышу смех ехидный из ментовки.

Я перепутала где вымысел, где явь.
Я побывала в тюрьмах и больницах.
Прости меня, спаси и не оставь,
великая Макдальская Блудница.

* * * 

 
Я выбираю лучшую из дорог.
В городе очень душно: то пыль, то смог,
в городе очень вязко: колонны, львы.
Нужно содрать повязку, и вынуть швы -

пусть разойдётся белый пустой живот
и засияет свет из него, вот-вот
я превращусь в хранителя маяка
или в маяк, что виден издалека.

В Невский проспект врасту белым маяком
ты понимаешь, что будет здесь потом?

Значит, отступит пыль, и отступит зной.
Море, большое море придёт за мной.

* * * 

 
И цифры как-то сходятся в слова,
откуда приближаются к тебе
смятенье, исходящее от А,
надежда, исходящая от Б.
(с)И.Б.

Ближе к рассвету страх проникает в дом.
Страх говорит с тобою беззубым ртом,
в кухне трещит костяшками на руках,
в доме у речки ты проживаешь страх.

Семь километров к морю, течёт река.
В городе очень тихо, издалека
слышится шёпот страха, я жгу свечу,
вместо молитвы Бродского бормочу.

Меридиан натянут от А до Б,
я забираю страх от тебя - к себе,
семь километров: баржи, мосты, Нева,
город, рассвета тонкая тетива.

 

* * * 

 
Небо, небо - решето.
Если всё не так, не то,
если не придёт Годо -
что ты будешь делать?

За душою - ни гроша.
Что застыла, не дыша?
Да и вся твоя душа -
это просто мелочь.

Стой в дурацком колпаке,
наблюдай, как по реке
проплывают налегке
корабли и баржи.

За спиною - пустота,
запах моря, тень креста.
Досчитай сто раз до ста

(Господи как страшно.)

* * * 

Это совсем не конец пути,
это только его начало.
Ты понимал, что пора идти.
От тебя оставалось мало.

Что не спасут ни отец, ни мать,
ни золочёный крестик.
Ты понимал, что пора бежать
чтоб устоять на месте.

Ты засыпаешь и видишь: снег
падает в райских кущах.
Богово - богу. Ты человек
лучший, из всех живущих.

* * *

К морю, к морю все дороги все дороги до тебя.
Лето обобьёт пороги с мая и до октября,
это долго. Мы успеем очень многое понять:
как впадает в Каспий Волга, изучить до буквы ять
все законы мироздания, и куда плывут киты.
Слушаю твоё дыханье: нету страха, есть лишь ты.
В стаю сбились, полетели так, что не видать земли.
Так взмывают вверх качели, так петляют корабли.
Кровь от крови, соль от соли, получился океан:
нету страха, нету боли. Только утро, ты, туман.

* * * 

От чего ты этой ночью так печален?
Посмотри как плачут каменные львы,
как над ними пролетают в небе чайки,
почему-то пахнет морем от Невы.

Мы - не рыцари без страха и упрёка,
четверть века - это очень долгий срок.
Понимаешь, мы тотально одиноки
потому лишь, что читаем между строк.

Этот мир прозвали лучшим из возможных
Даже если впереди сплошная жуть.
А глухие стуки прямо из-под кожи:
это чайки изнутри мне долбят грудь.

* * * 

Гости уходят, уносят с собой уют.
Грязные кружки тянутся к горке блюд.
Капля за каплей улыбка стекает с губ.
В кухне остались двое: вот ты, вот - труп
твой. Вы вдвоём с ним целое существо
(по крайней мере, видит так большинство).
В мире сейчас так так тихо, что слышно сквозь
стены, как бог вращает земную ось.

рис. Дарья Кожевникова

Снились роды, и из крана
шла солёная вода.
Я проснулась очень рано.
Досчитав пять раз до ста,

примирив во время счёта
этот мир с самой собой -
опоздала на работу
и прикинулась больной.

Мне поверили. Начальник
не заметил. Но когда
набирала воду в чайник,
шла солёная вода.

Собачья жизнь

 

 - Если б знал: упаду – стелил бы не сеном – пухом,
если б знал, что вхожу не в дом, а в руины – вышел б.
А она мне была практически лучшим другом,
показалось: вдвоём подняться нам проще выше.
Что друг другу помочь согреться – чего уж проще?
А ей руку дай – так она её не отпустит.
Ну скажи, я не прав был разве, всесильный Отче?
И за что мне плита могильная этой грусти?

- "Не ходи в теремок, ибо терем на курьих лапах".
Где я раньше была – так ведь вроде ничто не скрыла,
ибо знал, что товар подпорчен, что мёртвый запах,
что риелоторы отказались, – ну, было? – было.
Что теперь уже, поздно, что все мои мытарства,
по сравнению с тем, что в мире вокруг творится.
Принимаю подчас религию как лекарство.
"Никогда не давай надежду самоубийцам".

-  . . .  я когда выходил из комнаты – каменела,
и глаза у неё несчастней побитой шавки,
и не раз, и не два – всё время, ну разве дело?
Что ей, мёртвой, мои логические припарки?
Я срывался и говорил ей: "Уйди, паскуда",
нет, я вру, я молчал, без слов она понимала,
говорю ж, как собака. Я не бежал оттуда
потому что она страдала итак немало.

- . . . я прекрасно могу и – без, не лукавлю – правда,
для меня на земле и с ним не хватает места.
У меня в голове грохочат лавины ада,
Всё равно я бы не смогла быть ему невестой.
Изначально он был роднее отца и брата.
Как собака ему лизала порезы, раны
и они заживали под слоем стерильной ваты.
А потом он увидел вдруг все мои изъяны.

- . . . говорю: у меня есть жизнь, есть другие бабы,
ремесло и работа, прочее. Я с системой
не имею привычки драться, мои масштабы
куда больше – я строю новые теоремы.
Говорю – а она в ответ мне молчит и плачет,
и не может уйти. Остаться не может – тоже.
Это что же за жизнь такая, почти собачья?
Ну скажи, чем я прогневил тебя, добрый Боже?

- . . . он во всём абсолютно прав, я ни слова – против,
мы друг другу никто, какое имею право?
У него от меня бывают припадки злости.
Я всегда всё что порчу – порчу навек, на славу.
и за здравье начав, закончили серым прахом,
я по новой начать хотела бы всё иначе.
Что теперь уже, поздно, все эти охи-ахи
если жизнь изуверским комом сплелась собачьим.

 

Поедатель грехов 

Поедатель грехов — человек, который в ходе особого ритуала, проводимого перед похоронами, съедает лежащий на груди покойника кусок хлеба, тем самым забирая себе его грехи.

 I

Приходила ли к вам когда-нибудь ваша смерть?
Наклонялась ли, заставляла в глаза смотреть?
Скольких вы схоронили, плача и не крича,
опираясь о двери и не находя плеча?

Вот у каждого в детстве точно была мечта,
ну а та, кем я стала, той мечте не чета:
очень старую бабу вижу я в зеркалах,
запираю себя во всех четырёх стенах.

Из предавших меня получится целый штат.
Моя жизнь давно объявила мне шах и мат.
Разменяла себя на сотню чужих проблем
Страхов, споров и боли, да, я проблемы ем,

а потом – тебя нет, не надо. Ну, уходи. –
мне достаточно просто взгляда. И боль в груди
разрастается комом, жалит и сводит грудь
и желанье: чужими бедами блевонуть.

II

Все уснули, и только Таня опять не спит,
продолжает лежать, старается сделать вид,
что она ещё может всё это выносить,
что с реальностью есть контакт сообщенье, нить;

а когда все уснули – я босиком во двор
на мороз. От себя не деться, и прут из пор
нет, конечно, не перья, – прут колоски, трава:
я чудовище, я всегда во всём не права.

III

Одиночество – это холод могильных плит.
Из предавших меня – хоть город. Не говорит
со мной и не слышит, не хочет Бог.
Я гожусь по большому счёту для ловли блох,

Я нужна, чтобы отогреться, вперёд пойти.
У меня же нет сердца. Господи, на пути
пусть у тех, кто уходит, будет всё хорошо
выносимо и просто. Надо же, снег пошёл.

IV

Я пустое, пустое место, я – пустота
и нормальному человеку я не чета.
Пожиратель, я – поедатель чужих грехов.
Пообедал и до свидания, будь здоров.

Подборка стихотворений сентябрь 2012 - январь 2013

Харон

Мне уже не услышать: "Здравствуй, ну я пришёл".
День до сухого выжат, вытоптан в порошок,
и череда обрядов свадеб и похорон
травит меня, как ядом – на, забирай, Харон.
Плотность потока, дробность преобразуют день,
и по мгновенью ока я превращаюсь в тень,
в контур предмета, в мебель, в серый осенний луч,
в кости скелета, в стебель, в клок ошалевших туч, –
нет, не очеловечить, так же как не помочь.
Время – оно не лечит. День переходит в ночь. 

 

* * *

 

 Я ощущаю мир мёртвых и мир живых
одновременно, мне трудно даётся стих,
даже слова - едва разбираюсь в них -
еле плетутся в мире глухонемых

Верила: справлюсь с голосом - слишком тих
голос во-первых вышел, а во-вторых
в мире слепых, хромых, в мире псих.больных
думала буду колосом - вышел жмых. 

 

* * * 

 

Милая, где гуляла ты, как дела?
Всеми кругами ада ходила-шла?
Яд на конце иглы, но в яйце – игла:
допинга нет. А ряса тебе мала,

мало того – стал мал головной платок:
столько грешила, что не войти в чертог
райский во веки майский, где добрый бог.
Каждому по заслугам. Мотай свой срок. 

 

* * *

Зоркая боль да слепая ярость.
Я - очевидица, наша старость
часто мне видится, там усталость,
крупная соль да слепая жалость.

Солью на хлеб, ну а хлеб на стопку,
для мертвецов наливаю водку.
Средь мудрецов строю идиотку
по кирпичу из себя, молодку.

Я - очевидица, понимаю:
в жиже болот босиком святая
тихо бредёт прямо вброд до края.
Я не она, я её не знаю. 

 

* * *

Стёрлись все понятия о добре и зле.
Двери восприятия выжжены, в золе
смотрит так пристыжено, хоть и нет глазниц,
ангел не хранивший мой. Падай, падай ниц.

Кушай эту кровушку, печень тоже ешь,
то была я вдовушкой – нынче просто вещь.
Нечего кривится, тут не за что прощать
звать врачей, милицию, братьев старших, мать:

мы же виноватые сами и во всём.
Плюйся красной ватою, рви из горла ком.
Ничего не стыдно мне. Столько долгих лет
самое обидное: жизни края нет –

затянулась драмами, не идёт финал.
Управляет парами адский карнавал. 

 

* * *

Замри, умри, воскресни.
Пролейся тихой песней.
Здесь кто-то неизвестный
с тобою рядом спит,

не слышит, громко дышит.
На видео в Париже
последним в мире танго
кончается кино.

Замри же, самозванка
и утром спозаранку
не тронь дверную планку –
уйди через окно. 

 

Стена

Замурованная в стену
я стою, и пухнут вены
на запястьях - только руки
между кирпичей торчат.

Нет стене конца и края.
Я руками загребаю
пустоту, кричат старухи,
плачет кто-то из ребят.

Слышу я шаги, любимый,
что же ты проходишь мимо?
Если вытащить не можешь,
просто руку протяни.

Не внутри и не снаружи –
за стеной. Бывает – хуже?
Ну, не ной, на что похоже
это и чему сродни?

Ты один, и я одна.
И – расстрельная стена.

 

Ангельский суп

Это сначала ты знала что он херувим,
ангельский чин у него, как он вышел таким?
И потому никому не ужиться, блин, с ним,
что не живём, а ползём или – небо коптим.

Это потом оказалось, что он – лжепророк,
грязь и порок - это всё у него между строк.
Только от горя приходят к нему на порог;
после – ревут, и бегут от него со всех ног.

В комнате рядом находится ангельский труп,
выйдет мясной и наваристый ангельский суп.
Кран и вода, выливай из пустого в порожнее,
в зале суда после скажут: "Она безнадёжная".

* * *

 

На остановке заброшенной или
в доме, который давно не топили,
перезимуй всю полярную ночь.
Вряд ли тебе кто-то сможет помочь.

Чтобы молчать, как молчит город Припять,
чтобы ни слова из горла не выбить,
чтобы не вырвался вопль и лай,
снега пригоршню, зажмурясь, глотай –

молча, не бойся ни зверя, ни беса,
скрипа чердачного, зимнего леса,
шорохов кладбища, местных чертей.
Бойся людей. Бойся только людей.

 

Почти что человек

 

 Дом стоял – не стало дома.
Город впал в хмельную кому.
Я хотела по-другому,
я хотела как у всех.

Только шиш – молчишь и плачешь.
Нерешаема задача.
Город выглядит иначе,
капли улетают вверх.

Трёшь культёй зудящей веки,
мы с тобой не человеки,
мы – бездомные калеки.
Нам бы в цирке выступать:

ни души, ни рук, ни ножек
ни лица, а только рожа.
Капли вверх летят, похоже
время повернулось вспять

и ползёт себе по кругу.
А у нас с тобой порука:
мы ведь сгинем друг без друга.
Мы почти что человек

целый из двоих калек.

 

Полено

В декабре все кошмары окажутся снами вещими.
Изо рта клубы пара, по коже мурашки, трещины –
кожа станет корой, ты – деревом, нет, поленом,
что случится с тобой – давно оно шло рефреном.

Ни корней, ни ветвей, непригодное для растопки.
А она говорит: "Согрей меня". Идиотка.