* * *
Не надо, не надо вопросов!
Одетый во всё не по росту,
нелепый, как лодка без весел
(вернее, не нужный без них)
мой голос, мой внутренний голос
мне смотрит в глаза и вопросы
бубнит бесконечно без спроса.
О, как он назойлив и тих!
Ещё – бесконечно навязчив.
Он ставит такие задачи,
что я иногда даже плачу.
Такое не всем по плечу.
Потом я смотрю в ваши лица
и хочется просто забыться,
напиться, в больницу и вскрыться.
Но чаще всего я молчу.
* * *
А тонкие спицы вертятся
на чертовом колесе:
"Послушай, к исходу месяца
ты станешь таким, как все,
что пробу поставить некуда:
зависим от всех и вся.
Тебе будет больше некогда
заглядывать за края
и видеть всё то незримое,
всё вечное, что печёт,
болит, пробегает мимо и
ждёт вечером у ворот.
Всё взвешено и помечено:
расходы, пути и цель.
И пялиться больше нечего
на детскую карусель."
Слова
Здесь дети с аутизмом.
Стакан, зубные щётки.
Привет из Зазеркалья –
не Таня, а гомункул.
Марксизм с капитализмом,
и призраки эпохи,
и прочее движенье,
всё вязко и нечетко.
Мне не бывает плохо.
Перебираю чётки.
И снова день рожденья,
у слова день рожденья.
Вдох-выдох облегченья,
постродовая травма.
Я снова стала мамой.
А слово станет плотью,
Все будет не напрасно,
все снова станет точно.
И слово станет мясом,
я тоже стану мясом,
я снова стану мясом,
На этом ставим точку.
* * *
Запечатать бы рот, обездвижить бы ноги.
Этот город когда то был раем.
А теперь это просто развязка дороги,
той, которую мы выбираем.
Не хватает нутру чистоты, гигиены,
будь хоть рыцарем, хоть самураем.
Век тотальной свободы страшнее гиены,
потому что что сделать не знаем.
Потому что служить – безопасно и просто,
это то, чего нам не хватает.
Раскачать бы основы и вырезать остов,
распороть аккуратно по краю,
чтобы вышла наружу вся нежить и мерзость,
заходясь громким хрипом и лаем.
Только толку от этих мифических "если"
и от колких "я так не играю".
Только вроде на месте и руки и ноги,
и отсчет себе не отдавая,
мы бредем через силу по краю дороги
в темноту обособленной стаей.
Небесный завхоз
Сказка пишется, дело спорится.
Влаги в воздухе ровно треть.
На просушку сады закроются,
значит, надо не умереть.
Значит, платьице ткать на вырост и
забывать или вспоминать,
что от этой весенней сырости
начинает стена дышать.
А небесный завхоз спускается,
охранитель заблудших душ.
От шагов этих воздух плавится,
разрастается мох и плющ.
Семена на орехи выменял,
с рук своих предлагает съесть.
Так восходят в желудке лилии
и растут сквозь грудную клеть.
И небесный завхоз без имени
протирает латунь и медь.
Нет приказа меня помиловать,
полномочий меня согреть.
* * *
А на небе выходит звёздочка
путеводная, но бездарная.
Превращаются цыпки в корочки.
Ночь не вечная, но полярная.
И как будто песок под веками,
Авалон снится, и Бразилия.
И уехать бы, только некому
предъявить это "отпусти меня".
В мире, лучшем из всех возможных
вечер. В космосе звёзды варятся.
Всё становится слишком сложным
и поэтому выключается.