СО ДНА КОЛОДЦА. книга стихотворений

"Со дна колодца", книга стихотворений, – "Первый класс", СПб, 2013 г.

 Книга написана в соавторстве с Ириной Волынской http://vk.com/volynskaya_irina 

 

А надоест хранить,
будет что уронить
ночью на дно колодца.
И. Бродский

* * *

Гости уходят, уносят с собой уют.
Грязные кружки тянутся под струю.
Капля за каплей улыбка стекает с губ.
В кухне остались двое: вот – ты, вот – труп
твой. Вы вдвоём с ним целое существо
(по крайней мере, видит так большинство).
В мире сейчас так тихо, что слышно сквозь
стены, как Бог вращает земную ось.

Таня



* * *

Со дна колодца
смотрят два лица.
Одно – твое.
Второе – мертвеца.
И видишь ты в лице
лишь тень отца.
И видишь –
над тобой оно смеется.
И слышишь –
ничего в тебе не бьется,
лишь капает в колодец пот с лица.

Ира

Слишком рано
 

Аквариум с рыбками лопнул на дне океана

А. Пелевин

И болит голова, и заложен нос.
Где-то люди готовятся на покос.
Если ты никогда никого не ждёшь –
отчего ежедневно пьяный?

Это камешки, галька в руках, во рту.
Проживаю себя, но не там, не ту.
Заливает спасительный мой чертёж
во дворе море-океаном.

Делай всё, что захочешь, но не вреди.
По воде словно Бог до утра броди.
Что-то будет, наверное, впереди
а пока ещё слишком рано.

Таня


Человек думающий

Человек думающий
cмотрел в будущее.
Видел гнев.
Видел семьи пьющие.
Тучи.
За тучами – газ летучий.
И видел, что дальше – не значит лучше.
Он видел, что людям не страшен грех.
Видел шрам на лице у всех.
Он знал, что за путчами снова путчи,
что в каждой квартире квадратик включен, 
и эта фигура опасней путча.

Он видел тех,
кто забыл про совесть.
Тех, кому норма – дерясь и ссорясь.
Тех, кому жизнь – цена за успех.
Тех, кто в тоннеле – спиной под поезд.
Слышал в тоннеле шлепок и смех.
Видел за Третьим – Четвёртый рейх.
Видел, чего это стоит.

Царь уже – труп.
Государство – склеп.
Человек

    хочет

        быть

            слеп.

Ира


Поедатель грехов

I

Приходила ли к вам когда-нибудь ваша смерть?
Наклонялась ли, заставляла в глаза смотреть?
Скольких вы схоронили, плача и не крича,
опираясь о двери и не находя плеча?

Вот у каждого в детстве точно была мечта.
Ну а та, кем я стала, той мечте не чета:
очень старую бабу вижу я в зеркалах,
запирая себя во всех четырёх стенах.

Из предавших меня получится целый штат.
Эта жизнь давно объявила мне шах и мат.
Разменяла себя на сотню чужих проблем,
страхов, споров и боли. Да, я проблемы ем;

а потом – больше нет, не надо. Ну, уходи, –
мне достаточно просто взгляда. И боль в груди
разрастается комом, жалит и сводит грудь.
И желанье: чужими бедами блевонуть.

II

Все уснули, и только Таня опять не спит.
Продолжает лежать, старается сделать вид,
что она ещё может это всё выносить,
что с реальностью есть контакт, сообщенье, нить;

а когда все уснули – я босиком во двор
на мороз. От себя не деться, и прут из пор –
нет, конечно, не перья, прут – колоски, трава.
Я чудовище, я всегда во всём не права.

III

Одиночество – это холод могильных плит.
Из предавших меня – хоть город. Не говорит
со мной и не слышит, не хочет Бог.
Я гожусь, по большому счёту, для ловли блох.

Я нужна, чтобы отогреться, вперёд пойти.
У меня же нет сердца. Господи, на пути
пусть у тех, кто уходит, будет всё хорошо,
выносимо и просто. Надо же, снег пошёл.

IV

Я пустое, пустое место. Я пустота.
И нормальному человеку я не чета.
Пожиратель, я поедатель чужих грехов.
Пообедал – и до свидания. Будь здоров.

Таня


* * *

Лошадь топтала землю.
Лошадь топтала мёртвых.
В землю бросали семя.
В горе бросали вдовых.
Чтобы посеять новых –
билось главами племя.

Не разжимала пальцы
ручка босой сиротки.
Ручка. За дверью – карцер.
В карцере все – погодки.
Чтоб не дышали глотки,
газ расширялся в танце.

Кости горели с треском.
Земли горели красным.
Быстро старели, резко,
братцы по селам разным.
Братцы – по пояс в грязном –
переступали леску.


Если друг другу – волки,
если друг другу – люди,
что от убитых толку?
Все мы в одном блюде.
Мертвый живого судит.

Каждый
        из нас
            смолкнет.

Ира


Магдальская Блудница

Три сотни лет здесь льёт холодный дождь,
расстреливает, ранит и калечит.
Стою и мокну. «Эй, чего ты ждёшь?», –
я жду родные, пасмурные плечи,

сутулую фигуру под дождём.
Я десять лет стою на остановке.
Дышу, как рыба, пересохшим ртом
и слышу смех ехидный из ментовки.

Я перепутала, где вымысел, где явь.
Я побывала в тюрьмах и в больницах.
Прости меня, спаси и не оставь,
великая Магдальская Блудница.

Таня


* * *

Телефон мой немой на глухие сердца.
Панки хой! Хоть завой от подобий отца.
Я глотаю коньяк, как тебя с утреца.
Янки, пой, громче пой! Смерть приходит с торца.

Мне бежать и бежать, чтобы было доста-
точно смелым сказать, что я здесь не оста-
точной тварью пложусь, и мой муж – не кастрат,
и мой брак – не содом, и мой дом – это сад.

Я хочу по плечу, чтобы было мне всё:
захочу – улечу, не хочу – ни месьё,
ни мессир и ни Пан, ни дурак, ни Брюссель
не заставят меня без любви – на постель.

Очень часто в руках моих чешется нож.
Отчего ты на папу так шибко похож?
Отчего Бог – не поп, отчего я – не брошь?
Отчего? Отчего ты так часто мне врешь?

Ира

* * *

Я не верю, я не верю, я не верю ни во что.
Полу-люди, полу-звери ждут за окнами. Пальто
надеваю, жжётся кожа, кожа голая моя.
Я одета, мёрзну летом. Как дожить до сентября,
если сердце разорвали? – здесь беда, и здесь беда.
Вот уж черти накачали. И теперь из вен – вода.
И из глаз, конечно, тоже. Мокнет старое пальто.
Ты прости меня, мой Боже, – я не верю ни во что.

Таня


Я не остров

Цыпа-цыпа-цыпа-цыпа!
Сыплюсь, ссорюсь с недосыпа.

Корни внутрь вросли – короста.
От погоста до погоста
я не сплю – не спать так просто,
если кисло, если постно.
Я тону, хоть я не остров,
я не остров,
я не остров...

Цыпа-цыпа-цыпа-цыпа!
Стало стыло в сердце битом.

Ира


* * *

Отчего ты этой ночью так печален?
Посмотри, как плачут каменные львы,
как над нами пролетают в небе чайки,
почему-то пахнет морем от Невы.

Мы – не рыцари без страха и упрёка.
Четверть века – это очень долгий срок.
Понимаешь, мы тотально одиноки
потому лишь, что читаем между строк.

Этот мир прозвали лучшим из возможных,
даже если впереди сплошная жуть.
А глухие стуки прямо из-под кожи:
это чайки изнутри мне долбят грудь.

Таня


Белый шум

Мыло – скользкое.
Дуло – узкое.
Свет полоской
стекает в блузку.
Тело – плоское.
Чувство – тусклое.
Стратосфера
и снег
в нагрузку.

Много хаоса,
мало музыки.
Мики Мауса
съели тузики.
Детства радиус
резко сузили –
стали львами
смешные
пудели.

Встали на ноги,
стали рослыми
те, кто втайне
смолили взрослое.
Стали маленькими
вопросы.
Стал весь мир
состоять
из досок.

Выше здания.
Ниже качество.
Мироздание
как дурачество.
Мы дурачим,
и нас дурачили.
Все смеялись,
теперь мы
плачем.

Снова снег –
слишком много хруста.

Шумный век,
а внутри так пусто.

Ира


* * *

Любовь – режиссёр с удивлённым лицом,
снимающий фильмы с печальным концом,
а нам всё равно так хотелось смотреть на экран.
А. Башлачёв

Что мне ещё сказать, родной?
Бедный мой, ты ничей.
Хочешь я проведу с тобой
тысячи злых ночей?

Жизнь как езда на катере,
только в моторе – ил.
Я возвращаюсь к матери.
Ты свою схоронил.

Осточертели тексты мне
и ежедневный сплин!
Заперты! Нам не выйти вне!
Но у тебя есть сын.

Хочешь секрет, дружище, мой:
я не хочу писать.
Я лишь хочу, чтоб в паспорте
надпись стояла «мать».
Впрочем, всё это лишнее:
спину сгибать в дугу.
Веришь ли, знаешь, слышишь ли? –
Я тебе помогу.

Таня


Оборотень

Тебе

Твое лицо неисправимо доброе, почти юродивое,
оно так смотрит на меня, верит мне, нежит, вроде бы,
но что-то бродит внутри, водит меня опрометью –
это не жизнь, мой друг, это двойное, оборотень.
Когда твое движенье схоже с отчей похотью,
когда больное выползает с криком «сдохнуть бы!»,
когда стрелять готова в пьяных с едким «выкуси!»,
но как же сможешь, мой любимый, это вынести?
Ни дня без боя, паранойи, страхов, глупости.
Тебе досталась я с конвоем. Ты меня прости!
Уже так много мы с тобой нахороводили.
Твое лицо такое доброе, юродивое...

Ира


* * *

Я звонил, чтобы просто услышать голос.
А. Васильев

Звоню тебе из телефона-автомата,
звоню с мобильников чужих, с чужих домашних,
под скрипку из окна, под крики матом.
Звоню, не думая о том, что будет дальше.

И это «дальше» наступает, как похмелье,
тяжёлое и – нет, неотвратимо –
гудки идут. За ними – дни, недели.
Мне кажется, прошли лета и зимы.

Другой конец страны, чужая суша,
чужие кухни, стулья, койки, спальни.
И с каждым днём становится всё хуже.
Ответь: «Алло. Ну, здравствуй. Всё нормально».

Таня


Звонок

Алло, мам? Хорошо!
Да, я тоже с работы.
Как бабуля? Горшок?
Ну, наверно, в субботу.
Как Ты, муля? Отец?
Не пробраться к подъезду?
Что? Он пьян? Мо-ло-дец!
А когда был он трезвым?
Что? Мешает пройти?
Что сказал? Мам! Мамуля!
Не пытайся войти!
Он… Его только пулей!
Муль, прошу, не кричи!
Что сломал? Звоню брату!
Сукин сын! Мам! Ключи!
Мам, в толпу! К автоматам!
Он ушел? Ну, смотри...
(гаснут цифры экрана).

У меня нет семьи –
есть открытая рана.

Ира


Покой

И отцветает лето твоё господне,
миру живых и мёртвых явившись сводней.
Видя во сне под утро лицо святое,
шёпотом бормочу, что хочу покоя.

Холод идёт по городу длинной тенью,
рано – пока он прячется за плетенью,
время придёт – повалится снег глухой.
Сможем ли мы под ним отыскать покой?

Висельник ищет вишню по центру сада.
Мне уже ничего, ничего не надо.
Если я знаю кто и чего я стою,
значит ли это – я на пути к покою?

Выбери день из солнечных, но последних
и, не включая свет, проходи сквозь сени
в комнату. Подойди и коснись рукой –
пальцами мне как крест передай покой.

Таня


* * *

И я кричу на все четыре стороны: 
«Приди ко мне! Приди ко мне! Приди!». 
Ведь нестерпимо – кол осиновый в груди, 
и нагнетают мое небо тучи, вороны. 
Мне б разрубить себя с размаха, чтобы поровну, 
чтоб ты увидел – я обитель горьких льдин. 
Я знаю, холод – это вечность. Но спроси, 
что из спасенного внутри мне, правда, дорого, 
и как спастись мне от дурного, злого морока, 
и прекратить бояться траурных кадил. 
Скажи, кому такая боль быть может на руку,    
ведь лишь утопленник со дна так смотрит на реку, 
как я смотрю на день, идущий впереди.

Ира


Безъязыкое

За тобою идёт вразвалочку
белоглазое, безъязыкое
чувство. Шаркает. Ноги-палочки.
Догоняет, глумится, выкает.

Ты не трус (видишь – в небе всполохи?)
Ты герой, как в советском мультике
о тигрёнке и о подсолнухе
(реже – о поросёнке Фунтике).

С этим миром ты с детства выкаешь.
А потом, сквозь ночную тишь
белоглазое, безъязыкое
чувство смотрит, как ты не спишь.

Таня


Бегство

И летит стремглав
человек-стрела,
словно крест украл,
драгоценный сплав.

И рябит луна,
и звенит струна.
Нет орбит у лба.
Нет глубин. Нет дна.

Нет имен у лиц.
Где еврей – там фриц.
Где беда – костер.
Где стрельба в упор,

там танцует бес,
обнимая крест.
А вокруг все – лес,
а внутри все – лес.

И бегут глаза,
но нельзя – назад.
Очень страшный сад.
Очень вешний сад.
Человек-стрела
пролетел у рта.
Я молчу.

Я так
    досчитал
                           до ста.

Ира


* * *

Здесь воздух резкий и упругий.
А люди держатся друг друга,
понурив головы, по кругу
несут своё житьё-бытьё.

И, прерывая эти муки,
умыв глаза, лицо и руки,
готовит нас с тобой к разлуке
Тот, кто ответственен за всё.

А воздух пряный, воздух колкий.
Готовит для меня помолвку
с бедой Тот, о котором толком
никто не знает ничего.

Я за тебя немного рада,
ведь не отраву, а отраду
Он приберёг тебе, и право,
я уповаю на него.

Пока ты с Ним, я точно знаю,
что если ты дойдёшь до края,
и если вдруг беда какая,
ты будешь цел и невредим.

Созреют к осени колосья.
Я позову знакомых в гости.
А что со мной случится после,
узнает только Он один.

Таня

Бег

На лужах наледь блестит, как сопли.
Аллея словно дрожит в ознобе.
А ты под утро уносишь ноги,
и вслед с шестого слетают вопли.
Плюешь на брюки. Смеешься тихо.
Глаза от ветра совсем промокли.
И был бы правым, так не был психом.
Остался психом. Теперь ты проклят.

Бежишь по рельсам. Бежишь по кругу.
Столичный храп вызывает рвоту.
Хотел – любимым, а вырос – грубым.
Теперь бежишь и не знаешь, кто ты.
Сменяя женщин. Снимая площадь,
загнал себя, как на скачках – лошадь.
Бегом бежишь, за собой вдогонку.
Смеешься вслух. Ты смеешься громко.

Упал, как ствол. Над тобою – утро.
Поскользнуться просто на ровном месте,
и не вместе вы.
И не жив как будто.

Ира







* * *

Научиться любить невозможно:
вот деревья, вот мама, вот дом,
и на даче собака и ёж. Но
это то, что мы сразу берём.

Это всё нам дано от рожденья:
это небо, под небом – страна,
все танталовы муки, сомненья.
В одиночной навечно весна.

Как тебя научить? Я не знаю.
Родилась – так живи и люби.
Доползая до самого края,
я целую уже не твои

не по-детски усталые плечи.
Между нами натянута нить.
А ещё говорят: «Время лечит»,
– нагло врут.

Разучи так любить.

Таня


Погоня

Несусь по серпантину
в погоне за кретином.
Ум тронулся, как льдина.
И все внутри – вода.

На фоне густо-синем
так быстро и красиво
срывается с обрыва
дурная голова.

И катится, как дыня,
как названное имя,
как грозы и как ливни,
как темная молва,

тяжелая, как вымя,
заполненная илом.
Без видимых усилий
несёт её волна.

Ира


* * *

Руку на сердце положивши, признаюсь: я не очень честный.
Мне приходится ежедневно виртуозно юлить и врать,
притворяться рубаха-парнем, делать вид, что мне интересно.
Между тем было б много проще очень искренне вам сказать:

«Извините, я очень занят. Я как раз сейчас умираю.
Понимаете, умиранье занимает немало сил.
Я воскресну не раньше утра, ведь работа не весть какая,
но имеется, значит, нужно, чтобы я на неё ходил.

Мне престало с самим собою уживаться с тяжёлым боем.
Мне в себе не найти покоя, значит, в мире таком большом
я запутаюсь и подавно». Но наш социум так устроен,
что в нём есть череда законов, и приходится быть лжецом.

Таня


Люди

Венера Милосская.
Прописка – российская.
«Подай, кто что может!», –
была бы артисткой.
Все утро качаясь на шатких подмостках:
Гостинка – «Приморская» –
жадные рожи.
Была бы рукастой, дрожало б под кожей
от выпитой за ночь «Смирновской».

Второй эпизод –
полтора землекопа.
Берет, камуфляж,
будто только с окопа.
Потерянный взвод,
укоризна, муляж,
вдохновенье для басен Эзопа.
Попрошайка-солдат и обрубок-алкаш –
это факт, что Отечество в жопе.

А в бетонной кишке –
переход, Грибанал –
Чистый голос из грязного рта.
Эту женщину кто-то давно раскачал.
Она песню поет о войне.
Как качель – то к стене, то ко мне.
Ее голос – волшебный портал.
Ее кто-то купил и продал
в девяносто шестом. По зиме.

Кто-то с детства жестоко нам врал
про счастливых и равных людей.

Ира


* * *

...и только мы с тобою знаем:
не тополиный пух, а пепел
летит по городу, обломки,
зола, руины, город стёрт.

Хоть крошкой Цахесом, хоть Каем
зовись – ты будешь свят и светел.
Сиди, считай себя подонком,
но вздрогнув, вспомни: кто-то ждёт.

Таня


Рыбалка

Время – река.
Море – ее удел.
Жизнь рыбака:
лишь горизонт – предел.
Жизнь на волнах.
Соль на лице – вода.
Каждый монах
знает, что вспять года.
Знает и Бог,
нет ни времен, ни бед.
Каждый улов – это уже обед.

Ира


Пена дней
Каждый мой день – это искусство
выживания в самой себе.
Н. Ямакова

По берёзам – рябь. Утром – вещий сон.
Маленький Варяг – старенький балкон.
Небо всё темней, днём пойдут дожди.
Здравствуй, пена дней. Жизнь не пережди,

нет, не пережди, да, не переждать,
жизнь не пережить, слов не переврать.
Голоса ворон в шелесте ветвей.
Утром слышен звон тысячи смертей.

Днём нам снова в бой, днём нас ждут бои
со своей бедой, да с гнильём внутри.

Таня


Ров

«Не слышу. Не вижу. Не говорю.», –
не вариант.
Быть спокойным – талант.
А я как пожар. Горю.
Мне бы на воду дуть,
а я топором – ко дну.
Жизнь еще одну –
я без креста на грудь.
Я догоняю суть.
Дарю! 

Все корабли – в бою.
На абордаж!
Бей! Не промажь!
Чтобы стоять в строю.
Сколько чужих вокруг?
Сколько еще смогу?
Если часы не лгут –
значит, еще спою.

Сколько боев еще?
Сколько еще штыков?
Промах. И был таков.
Я замедляю счет.
Сколько воды течет,
мой заполняя ров!
Сколько еще миров?

Ира


Крик

I

Я не понимаю, кто кричит:
мир вокруг, а может это я?
Под окном – милиция, врачи.
За дверьми – соседи и семья.

Стены с каждым криком всё сильней
давят мне на вспаханную грудь.
Не боюсь соседей и врачей,
я боюсь панически вдохнуть,

потому что в воздухе – озон.
Потому что в воздухе – беда.
Постепенно переходит в стон,
сипнет крик. Из вен течёт вода –

чистые, солёные ручьи.
Ну же, раз, два, три, четыре, пять.
Ну же, не дыши, ну, замолчи,
онемей, ведь людям надо спать.

II

Два светлых тёплых тела лежат на сквозняке.
И миру нету дела, что спят рука в руке
два грустных человека. На улице рассвет.
Им слышно рядом реку, им очень много лет,
совсем уже не дети. Визжащий телефон.
Сегодня на рассвете – хоть Цезарь, хоть ОМОН, –
я глажу эти руки, и мира больше нет.
От боли, не от скуки. От рук исходит свет.
На мне мой крестик жжётся, а твой к тебе привык.
Сквозняк, и светит солнце. Во мне заснул мой крик.

Таня


* * *

А ты записан в GPS,
теперь беги – не беги:
чёрные птицы будут сужать
над тобой круги.
Б. Гребенщиков

Это совсем не конец пути,
это его начало.
Ты понимал, что пора идти
(от тебя оставалось мало),

что не спасут ни отец, ни мать,
ни золочёный крестик.
Ты понимал, что пора бежать,
чтоб устоять на месте.

Ты засыпаешь и видишь: снег
падает в райских кущах.
Богово – Богу. Ты человек
лучший, из всех живущих.

Таня

 
Чаща

Кесарю – богово.
Богу – кесарево.
Путь пророка
идет от слесаря.

Шум лесной скроет страх убогого.
Вглубь сосны роет вепрь логово.
Вглубь меня роет страх берлогу.
Мне не скрыть от него тревогу.

Я живу.
Это слишком много.

Ира


* * *

Снились роды, и из крана
шла солёная вода.
Я проснулась очень рано.
Досчитав пять раз до ста,

примирив во время счёта
этот мир с самой собой, –
опоздала на работу
и прикинулась больной.

Мне поверили. Начальник
не заметил. Но когда
набирала воду в чайник,
шла солёная вода.

Таня


Мало

На столе – стакан.
В стакане – вода.
В воде – примеси
тяжелых металлов,
собачий волос.
Я так устала.
Я так хочу уронить стакан.

Под столом – стакан.
На полу – вода.
В воде – примеси
тяжелых металлов,
собачий волос.
А мне все мало.
Я так хочу уронить стакан.

Ира


* * *

На дурацком колпаке
бубенец разлук.
А. Блок

Небо, небо – решето.
Если всё не так, не то,
если не придёт Годо –
что ты будешь делать?

За душою - ни гроша.
Что застыла, не дыша?
Да и вся твоя душа -
это просто мелочь.

Стой в дурацком колпаке,
наблюдай, как по реке
проплывают налегке
корабли и баржи.

За спиною – пустота,
запах моря, тень креста.
Досчитай сто раз до ста
(Господи, как страшно).

Таня


* * *

Наследство – грош.
В запасе – год,
в запасе – плод,
язык, как нож,
и мыслей сброд.

Чего ты ждешь?
В морщинах – лоб,
в морщинах – пот.
Ведь я не брошь,

а Бог не поп.

Ира


* * *

Что ты смотришь взглядом диким?
Коль могла б – кричала криком,
воздух в лёгкие б – завыла,
девка бледнолицая.

Сколько страха, сколько боли,
сколько горя и неволи
в этой жизни уже было –

это репетиция.

Таня

Среда

Ну, давай, проходи. Иди.
Не жалей ни меня, ни сил.
Ну, какой я тебе Мессия? –
нет прихода, и нет кадил.
Ты заводишь меня, как ЗИЛ,
так же грубо, под свист и хохот.
Только знаешь, мне очень плохо.
Прекрати!

Ира


* * *

Замри, умри, воскресни.
Пролейся тихой песней.
Здесь кто-то неизвестный
с тобою рядом спит,

не слышит, громко дышит.
На видео в Париже
последним в мире танго
кончается кино.

Замри же, самозванка
и утром спозаранку
не тронь дверную планку –
уйди через окно.

Таня

Полнота

А. К.

Закройте рот!
От Вас разит словами.
Как роет крот
нору свою. Как рвами
война полна. Как полон кот
мышами.
Вы роете ко мне подземный ход.
И этот код шифрую я стихами.
И Вы полны собой, как смертью полон чёрт.
Вы режете меня, как мамин торт.
Бог с Вами!

Ира


* * *

Я выбираю лучшую из дорог.
В городе очень душно: то пыль, то смог.
В городе очень вязко: колонны, львы.
Нужно содрать повязку, и вынуть швы –

пусть разойдётся полностью мой живот,
и засияет свет из него. Вот-вот
я превращусь в хранителя маяка
или в маяк, светящий издалека.

В Невский проспект врасту белым маяком.
Ты понимаешь, что будет здесь потом? –

значит, отступит пыль, и отступит зной.
Море, большое море придёт за мной.

Таня


Разница

Вместо слов – неразумное крошево.
Скалю зубы, подстреленной лошадью.
Быть несчастной – привычно и дешево.
Быть счастливой – так глупо и пошло,
но впивается что-то, как коршуны,
если мысли заходят о большем.
Стал мой смех отвратительно тошным,
стал он хлипким, как дом перекошенный.

Говорила мне мама, что праздники –
это чудо, как в море кораблики.
А на практике – буря и паника.
Наше судно – тяжелый «Титаник».
Очень страшно быть легкой и маленькой,
когда волны несутся, как всадник.
Я стою у руля, но я карлик
по сравнению с ростом галактики.

Ира


Стена

Замурованная в стену
я стою, и пухнут вены
на запястьях – только руки
между кирпичей торчат.

Нет стене конца и края.
Я руками загребаю
пустоту. Кричат старухи,
плачет кто-то из ребят.

Слышу я шаги, любимый.
Что же ты проходишь мимо?
Если вытащить не можешь,
просто руку протяни.

Ни внутри и ни снаружи –
за стеной. Бывает – хуже?
Ну, не ной, на что похоже
это и чему сродни?

Ты один, и я одна.
И кирпичная стена.

Таня

Циркач

Лезет маленький циркач
вверх по лестнице.
Эта лестница – во мне.
Хоть повеситься!
Он ползет, как муравей.
Хочет свой урвать трофей,
сесть на шею мне, как царь,
сесть, как в креслице.
    Самодуров государь.
        Куролесица.

Он ползет, ползет, ползет,
спотыкается.
Он уже в моих зрачках
отражается.
Чёрт скатился под язык –
к темноте моей привык.
Он свободно в этой мгле
размножается.
    Чёрт играет на пиле –
        изгаляется. 
Мне темно, темно, темно –
света хочется.
Все так чешется во мне,
так щекочется.
Я устал от шапито.
Я запру себя в пальто.

Пусть томится Арлекин!
Пусть покорчится!
Мой покинет мезонин
    одиночество.

Ира


Доктор Лектер

Пересчитав стада овец, ты чувствуешь, что ты мертвец.
Но вот и утро наконец приходит в одночасье,
в затылок дышит ветерком, скрипит дверями на балкон.
Пойми всего один закон и будет тебе счастье,

простой закон: кто смел – тот съел, а кто умён - остался цел.
И если Эрос не удел – благословен Танатос:
в глубинах комнаты, как кит, ты притаился, худ, небрит.
А на балконе смерть стоит, когтиста и перната.

Она с тобою говорит,а ты грешишь на свой бронхит
и продолжаешь делать вид, что за балконом лето.
А помнишь, летом, между дач мы хоронили в речке мяч?
И если нам поможет врач, то только доктор Лектер.

Таня


Гость

Человек в территории N
вышел во двор,
сложил дрова.
Сложил легенду про прадеда,
пару поэм
(дели на два),
построил забор.
Воротился домой
и снова ушел,
ведь в гостях лучше.
Ведь так хорошо,
так кристально светло,
когда ты нужен.

Человек в территории X
всего лишь гость.
Две руки, две ноги.
Он не свой,
хоть нагим,
хоть молись.
Хоть раздай за других долги.
Хоть душа у него насквозь.
Человек – изгой.
Он снова ушел,
ведь в саду птицы
прилетают зимой,
прилетают к нему,
как домой –
зимовать.
Виться.

Человек потерял покой.
Человек на себя злится.

Ира


* * *

Дом стоял – не стало дома.
Город впал в хмельную кому.
Я хотела по-другому,
я хотела как у всех.

Только шиш – молчишь и плачешь.
Нерешаема задача.
Город выглядит иначе:
капли улетают вверх.

Трёшь культёй зудящей веки.
Мы с тобой не человеки,
мы бездомные калеки.
Нам бы в цирке выступать:

ни души, ни рук, ни ножек.
Нет лица – есть только рожа.
Капли вверх летят, похоже,
время повернулось вспять
и ползёт назад, по кругу.
А у нас с тобой порука:
мы ведь сгинем друг без друга,
мы почти что человек –

целый, из двоих калек.

Таня


* * *

Мне тебя не пережить, жуть.
В этих венах – не вино, ртуть.
С детства что-то мчит меня в путь.
Только память не стряхнуть, муть.

Как хотелось перестать спать.
Не повтором, а судьбой стать.
Время снова все вернет вспять.
Не распять в себе отца, мать.

Мне б с годами поостыть ныть.
Маму с папой на одре мыть,
отправляя через Стикс плыть.
Постараться не забыть быть.

Ира


Харон

Мне уже не услышать: «Здравствуй, ну, я пришёл».
День до сухого выжат, вытоптан в порошок.
И череда обрядов свадеб и похорон
травит меня, как ядом – на, забирай, Харон.
Плотность потока, дробность преобразуют день.
И во мгновенье ока я превращаюсь в тень,
в контур предмета, в мебель, в серый осенний луч,
в кости скелета, в стебель, в клок ошалевших туч.
Нет, не очеловечить, так же, как не помочь.
Время – оно не лечит. День уплывает в ночь.

Таня


* * *

Хриплый, шершавый, измученный голос
скрипом и треском, звонком телефонным
рвется к тебе, как на Северный полюс
мчатся вагоны. Перроны. Перроны.

Мчатся машины. Так много. Так быстро.
Не удержаться на месте. Погоня.
Люди бегут. А за выстрелом – выстрел.
Мир и война – на стремительном фоне.

Ну, не молчи! Не молчи! Ради Бога!
Сколько печали в последнем патроне.
Мы так спешили уйти раньше срока,
что потерялись в распятой ладони.  

Ира



* * *

Чем выше стул – тем хуже будет падать.
закрой глаза, представь: какой-то месяц –
столетний дождь польётся, будет слякоть,
одежда будет очень много весить.

Ты забываешь, что такое робость.
Не помнишь дня, когда бывало лучше.
А так – толчок в невидимую пропасть,
лишь попроси, и ты его получишь.

Таня


Оно

В нутро заползло Оно –
качает, кусает, корежит.
В метро, как назло, поток
вращает телами прохожих.
За что прошибает пот
на суетных, занятых рожах?

Бегут, распахнув пальто,
как лимфа, по веткам артерий.
Испуг, запихнув в вагон,
за психом метнувшись в двери.
Закрыться в газет картон –
читать, ничему не веря.

По-рыбьи, кривляясь ртом,
толкутся, несутся стаи,
из дома стремятся в дом,
несутся, себя не зная.
Немыслимый монохром,
обслуга холодных зданий.
Оно так подкожно знает,
что лучшее – за бортом.

Ира

* * *

На остановке заброшенной, или
в доме, который давно не топили,
перезимуй всю полярную ночь.
Вряд ли тебе кто-то сможет помочь.

Чтобы молчать, как молчит город Припять,
чтобы ни слова из горла не выбить,
чтобы не вырвался вопль и лай,
снега пригоршню, склонившись, глотай.

Тише. Не бойся ни зверя, ни беса,
скрипа чердачного, зимнего леса,
шорохов кладбища, местных чертей.
Бойся людей. Бойся только людей.

Таня


* * *

Видишь,
крыса – стеной вглубь
бетонного мыса.
Видишь, стар да глуп.
Есть момент. Нет смысла.
Видишь, ты
ничего не видишь.
Лишь дым.
Без огня лишь.
А наутро полоска света
заползает змеей
в откос.
Огибает она планету,
спит земля.
Отдыхает ось.
Труд –
работа.
Работа – не волк.
Труп
урода
обидел полк.
Встали люди,
легли скелеты.
Огибают, как свет,
планету.
На верблюде
в пустыне
Сахара.
Ехал, ехал, святой
да тонкий.
И доныне,
как сын Икара,
у него запятой
и звонкий.
Рот и голос
как дар предтечи.
Рос и вырос
на всех наречьях.
Дым развеян.
Огни погасли.
Люди сеют.
А рельсы – в масле.
Смерть бежит.
У нее – карета.
Снова жид
захватил планету.
Смех – в сторонке.
Иисус – в насмешке.
Ров.
Короткие перебежки.
Слышишь рот
запятой и звонкий?
Он поет,
так легко и просто.
Свет
сломался на льдистой
кромке.
Снова лезет змея
к откосу.

Ира



Собачья свадьба

– Если б знал: упаду – стелил бы не сеном – пухом,
если б знал, что вхожу не в дом, а в руины – вышел б.
А она мне была практически лучшим другом,
показалось: вдвоём подняться нам проще выше.
Что друг другу помочь согреться – чего уж проще?
А ей руку дай – так она её не отпустит.
Ну скажи, я не прав был разве, всесильный Отче?
И за что мне плита могильная этой грусти?

– «Не ходи в теремок, ибо терем на курьих лапах».
Где я раньше была – так ведь, вроде, ничто не скрыла.
Ибо знал, что товар подпорчен, что мёртвый запах,
что риелоторы отказались, – ну, было? – было.
Что теперь уже, поздно, что все мои мытарства
по сравнению с тем, что в мире вокруг творится.
Принимаю подчас религию как лекарство.
«Никогда не давай надежду самоубийцам».

 – ... я когда выходил из комнаты – каменела,
и глаза у неё несчастней побитой шавки,
и не раз, и не два – всё время, ну, разве дело?
Что ей, мёртвой, мои логические припарки?
Я срывался и говорил ей: «Уйди, паскуда»,
нет, я вру, я молчал, без слов она понимала,
говорю ж, как собака. Я не бежал оттуда,
потому что она страдала итак немало.

– ...я прекрасно могу и – без, не лукавлю – правда,
для меня на земле и с ним не хватает места.
У меня в голове грохочат лавины Ада,
всё равно я бы не смогла быть ему невестой.
Изначально он был роднее отца и брата.
Как собака ему лизала порезы, раны,
и они заживали под слоем стерильной ваты.
А потом он увидел вдруг все мои изъяны.

– ...говорю: у меня есть жизнь, есть другие бабы,
ремесло и работа, прочее. Я с системой
не имею привычки драться, мои масштабы
куда больше – я строю новые теоремы.
Говорю – а она в ответ мне молчит и плачет,
и не может уйти. Остаться не может – тоже.
Это что же за жизнь такая, почти собачья?
Ну скажи, чем я прогневил тебя, добрый Боже?

– ...он во всём абсолютно прав, я ни слова – против,
мы друг другу никто, какое имею право?
У него от меня бывают припадки злости.
Я всегда всё что порчу – порчу навек, на славу.
и за здравье начав, закончили серым прахом,
я по новой начать хотела бы всё иначе.
Что теперь уже, поздно, все эти охи-ахи,
если жизнь изуверским комом сплелась собачьим.

Таня


Смотри

За сенью – сень.
За тенью – день.
За правым – лево.
В древе – пень.
Есть в каждом трусе кто-то смелый.

За годом – год.
За модой – мот.
За новым – опыт.
В норах – крот.
В пыли дорожной – конский топот.

За домом – дом.
За ломом – взлом.
За быстрым – хитрый.
В споре – слон.
В кинокартине – это титры.

Внутри вещей –
лицо и мгла.
Смотри, Кащей! –
яйцо, игла!..

Ира
 
Со дна колодца

Почему всё так красиво
в долю сотую до взрыва?
Почему всё так жестоко,
даже если нет войны?

Я за всё тебя простила,
вот расписка: пруд да вилы.
Смотрит кто-то волоокий
из воды мне прямо в сны.

Это крик со дна колодца,
это кожа моя жжётся,
это очень злое солнце
собирает летом дань –

я прекрасно это знаю.
Я больна, ты – невменяем.
Мы дошли почти до края.
Умоляю: перестань

Таня


Дверь

Кто-то смотрит в дверной глазок.
Кто-то тот, по ту сторону двери.
Я же тут. Я не вру и не верю.
Хоть взглянуть на него разок!

Кто-то ночью – в дверной звонок.
Кто-то тот, кому некуда деться.
Страх сжимает в кулак мое сердце.
Страх уставил глаза в потолок.

Кто-то тот сторожит порог.
Кто-то хочет забрать свое.
Он досрочно меня зовет.
И – мне кажется – это Бог.

Ира


Тётя Рая

 Почему мы с тобой не могли взять в толк,
что нам в дверь постучался рогатый бог?
А теперь мы лежим, не видать ни зги,
в миллиметре от врат от Рая.

И горели костры, кто-то бил в набат.
Но мой палец ценнее, чем сто карат,
потому что грожу им, и все враги
отступают, друг, отступают.

Потому что я – дура, ты – идиот.
Слышишь – это рассвет, – во дворе метёт
не дорогу во тьме, а одни круги
очень добрая тётя Рая.

Таня



* * *

Д. Лиине

Миллионами тихих стоп
попираются все основы.
Под ногами – смотри – порог.
За порогом – смотри – город.
Пусть не кажется день новым, 
но корабль приходит в срок.
В его трюмах – сырой порох.
Тебе страшен любой восход.
Тебе страшен любой шорох.
Ты пытаешься сделать вдох:
ты устал, ты почти болен.
Покидает корабль док,

оставляя тебе море. 

Ира


* * *

Спи под дождь на старом чердаке,
замерзай, и понемногу осень
запускай под кожу, налегке
проживай минуты. Нет, не спросят,

даже не заметят, что озяб,
голос, как и сердце, застудили.
Не помогут ни хорей, ни ямб,
и звезда на дедовом мундире

осветить не может эту стынь.
Чтобы ты ни делал – будет мало.
То, какой должна была стать жизнь,
жизнь не стала.

Таня


Революция

 Т. Богатырёвой

Я спадаю на плечи
шалью.
Я мешаю тебе дышать.
Нет картечи –
в карманах шарю.
А в кармане ключи лежат.
Открываю замок я ржавый.
Дверь открыта. Кулак разжат.
Нет правителя, нет державы –
пожар.

Ира


* * *

Это лето сплошь заботы.
Ты работаешь до рвоты
и не понимаешь, кто ты:
отраженье, пруд, вода.

И, смертельно уставая,
доползаешь до трамвая,
что идёт к родному краю
и приходит не туда.

Таня


Невесомость

I

Обонянье – снег.
Осязанье – смерть.
Разобьюсь к зиме о земную твердь.

II

...а ты, святая,
когда, слетая
с карниза, с песней
мордой – в смерть.

И знать не зная,
что жизнь – не злая,
обнимешь крестно
землю, твердь.

III

Я падаю, падаю, пада..
Я смерти своей рада.

Ира

Хиросима

Ты не ври, это всё выносимо.
Больно – это когда Хиросима,
больно – это когда плачет папа,
больно – кошке не вылечить лапу.

Ты не смей говорить, что не можешь,
что устала до дрожи по коже.
В этой слабости правды ни грамма,
а не веришь – иди спроси маму.

Это мученька, вовсе не мука.
Будет внученька, может быть, внуки.
Будут беды всё мимо да мимо.
Будет лето. Не ври. Выносимо.

Таня


Буйство

Рвут и мечут меня бесы
(инте-инте-интересы)
на матрацы и на рельсы.
Их во мне – отряд.

Я беснуюсь, как волчица,
как ведунья, ведьма, жрица –
вне закона и полиций
я вершу обряд.

Мне б еще: америк, индий,
говорить ин инглиш, хинди,
видеть, что никто не видит.
Голова – снаряд.

Я юлой кружусь, как дервиш –
Ты меня уже не держишь.
Веришь ты или не веришь –
не вернусь назад.  

Ира

* * *

Я чувствую всё время,
я чувствую всё время,
я чувствую, что я надорвалась.
А солнце бьёт лучами так метко прямо в темя,
а дома из трубы прорвался газ.

Не там, или не с теми
теряю своё время
в домах из коридоров и террас.
Оконце запотело. Я тело, просто тело,
свинья меня не съела, Бог – не спас.

Таня


* * *

Лес сгорел.
Убежали звери.
Лишь на самой высокой ели
Скачет серая, хмурая галка.
Пристрелить бы! Да нет –
Жалко. 

Ира


* * *

В человека вошли горы.
В человека вошло море.
Расширялись его поры,
через поры росло поле.

В горле пел у него кречет,
а в глазах расцветал космос.
Не вдохнуть ему, всё – нечем.
Не окликнуть его – поздно

Если слышишь – молчат горы,
если слышишь – молчит море,
очень громко молчат, хором, –
выходи за меня
в поле.

Таня


* * *

Город стоял.
Город был сер и пуст.
Кто-то сказал
жать до предела «Пуск».
Кто-то нажал:    
нет никого. И пусть.

Был бы хорал –
пел бы сорокоуст. 

Ира


* * *

В тёмной лодке по тёмной Неве,
в тёмной лодке, гнилой, деревянной
словно жнеческий серп по траве
мы плывём. Как кораблики в ванной.

От хулы, от беды, от молвы,
от ошибок былых и грядущих
словно серп по колосьям травы
уплываем, и месяца лучик

освещает наш сумрачный путь.
Отчего нас, живых, схоронили?
Месяц-серп, мы плывём, ну и пусть
вам расскажет Нева, что мы были.

Таня


Падение

Я вижу облака на горизонте.
Воды в них, как бойцов на южном фронте.
Несутся в бой, бегут, грохочут, тают.
Летят, как хищных птиц косая стая.
Кого клюют небесные питомцы?
Собой заполонить остаток солнца
Стремятся, как волна бежит на берег.
Как жаждет жаркий лоб холодных рук.
Стою, как инвалид, в проеме двери.
И падает душа, как шаткий зуб.

Ира


* * *

О простоте – смотри, куда уж проще:
деревья, сад, за садом – отчий дом,
за домом – лес, берёзовая роща
и будка с охромевшим старым псом.

Стоишь и ждёшь мучительно восхода,
ещё больней произнести «люблю».
В глухом саду без выхода и входа
рябина поспевает к ноябрю.

Таня


Momento mori

Пришел твой час.
Настал momento mori.
И ты читаешь слово на заборе.
В глазах любимой ты увидел блядь.
Ты слышишь, как царю вся стая вторит.
И, хохоча в воинственном задоре,
Ты начинаешь словом убивать.

Ира


Мы

Нам осталось очень мало.
Что бы я ни рифмовала –
циферблат устало мечет
бисер мелкий и святой.

Лучше временною сводкой
приходи пешком и с водкой.
Я пойду к тебе навстречу
в старом шерстяном пальто.

Таня


* * *

День на исходе,
как тень на расстрельной стене,
как последняя карта в колоде,
допрос или что-то вроде
того, что звучит во мне.

Как в преисподней,
нет места пустого. На снег
свалюсь я в одном исподнем,
и станет земля нам сводней.
И станет светлей мой след.

Ира

* * *

Всё вокруг идёт своим чередом:
луч, который тянется до двери,
сплин, который хочет стать вещим сном,
страх, который давит нас изнутри.
Двор, в котором дворник собаку бьёт,
дом, в котором красного нет угла.

И только луна, включая автопилот,
висит над землёй, отчаянна и светла.

Таня



* * *

Господи! Боже! Смотритель Небесный!
Видишь, я труп. Я телесное тесто.
Вместо души: лишь огарки, осколки.
Сотни имен вдоль кровати – на полке.
Сотни дорог, но нет смысла и места,
чтобы остаться. Мне страшно и тесно.

Нет меня, слышишь? Есть кожа да кости.
Если Ты друг – позови меня в гости!

Ира


* * *

Помнишь, на каникулах ездили на дачу?
В поле шла я с книгами, сказки и задачник.
А теперь без отпуска год, ещё два года.
В офис вход по пропуску. Скверная погода
за окном, и к морю я маму посылаю.
Я внутри вся полая, может быть, пустая.
Но по старой памяти, по тебе, по школе
выберу когда-нибудь остановку в поле.
Выйду в тонком платьице, с первой снежной ватой.
Если кто не спрячется – я не виновата.

Таня






_____________________

Редактор С. Ефимов

В оформлении обложки использована картина Анны Белоусовой 
http://illustrators.ru/users/id50647/portfolio
http://vk.com/tiudivis