* * *

Что ты смотришь взглядом диким?

Коль могла б - кричала криком,

воздух в лёгкие б - завыла,

девка бледнолицая.

Сколько страха, сколько боли,
сколько горя и неволи
в этой жизни уже было -

это репетиция.

* * * 

Три сотни лет здесь льёт холодный дождь,
расстреливает, ранит и калечит.
Стою и мокну. "Эй, чего ты ждёшь?" -
я жду родные пасмурные плечи,

я жду сутулую фигуру под дождём.
Я десять лет стою на остановке,
дышу, как рыба, пересохшим ртом
и слышу смех ехидный из ментовки.

Я перепутала где вымысел, где явь.
Я побывала в тюрьмах и больницах.
Прости меня, спаси и не оставь,
великая Макдальская Блудница.

* * * 

 
Я выбираю лучшую из дорог.
В городе очень душно: то пыль, то смог,
в городе очень вязко: колонны, львы.
Нужно содрать повязку, и вынуть швы -

пусть разойдётся белый пустой живот
и засияет свет из него, вот-вот
я превращусь в хранителя маяка
или в маяк, что виден издалека.

В Невский проспект врасту белым маяком
ты понимаешь, что будет здесь потом?

Значит, отступит пыль, и отступит зной.
Море, большое море придёт за мной.

* * * 

 
И цифры как-то сходятся в слова,
откуда приближаются к тебе
смятенье, исходящее от А,
надежда, исходящая от Б.
(с)И.Б.

Ближе к рассвету страх проникает в дом.
Страх говорит с тобою беззубым ртом,
в кухне трещит костяшками на руках,
в доме у речки ты проживаешь страх.

Семь километров к морю, течёт река.
В городе очень тихо, издалека
слышится шёпот страха, я жгу свечу,
вместо молитвы Бродского бормочу.

Меридиан натянут от А до Б,
я забираю страх от тебя - к себе,
семь километров: баржи, мосты, Нева,
город, рассвета тонкая тетива.

 

* * * 

 
Небо, небо - решето.
Если всё не так, не то,
если не придёт Годо -
что ты будешь делать?

За душою - ни гроша.
Что застыла, не дыша?
Да и вся твоя душа -
это просто мелочь.

Стой в дурацком колпаке,
наблюдай, как по реке
проплывают налегке
корабли и баржи.

За спиною - пустота,
запах моря, тень креста.
Досчитай сто раз до ста

(Господи как страшно.)

* * * 

Это совсем не конец пути,
это только его начало.
Ты понимал, что пора идти.
От тебя оставалось мало.

Что не спасут ни отец, ни мать,
ни золочёный крестик.
Ты понимал, что пора бежать
чтоб устоять на месте.

Ты засыпаешь и видишь: снег
падает в райских кущах.
Богово - богу. Ты человек
лучший, из всех живущих.

* * *

К морю, к морю все дороги все дороги до тебя.
Лето обобьёт пороги с мая и до октября,
это долго. Мы успеем очень многое понять:
как впадает в Каспий Волга, изучить до буквы ять
все законы мироздания, и куда плывут киты.
Слушаю твоё дыханье: нету страха, есть лишь ты.
В стаю сбились, полетели так, что не видать земли.
Так взмывают вверх качели, так петляют корабли.
Кровь от крови, соль от соли, получился океан:
нету страха, нету боли. Только утро, ты, туман.

* * * 

От чего ты этой ночью так печален?
Посмотри как плачут каменные львы,
как над ними пролетают в небе чайки,
почему-то пахнет морем от Невы.

Мы - не рыцари без страха и упрёка,
четверть века - это очень долгий срок.
Понимаешь, мы тотально одиноки
потому лишь, что читаем между строк.

Этот мир прозвали лучшим из возможных
Даже если впереди сплошная жуть.
А глухие стуки прямо из-под кожи:
это чайки изнутри мне долбят грудь.

* * * 

Гости уходят, уносят с собой уют.
Грязные кружки тянутся к горке блюд.
Капля за каплей улыбка стекает с губ.
В кухне остались двое: вот ты, вот - труп
твой. Вы вдвоём с ним целое существо
(по крайней мере, видит так большинство).
В мире сейчас так так тихо, что слышно сквозь
стены, как бог вращает земную ось.

рис. Дарья Кожевникова

Снились роды, и из крана
шла солёная вода.
Я проснулась очень рано.
Досчитав пять раз до ста,

примирив во время счёта
этот мир с самой собой -
опоздала на работу
и прикинулась больной.

Мне поверили. Начальник
не заметил. Но когда
набирала воду в чайник,
шла солёная вода.

Собачья жизнь

 

 - Если б знал: упаду – стелил бы не сеном – пухом,
если б знал, что вхожу не в дом, а в руины – вышел б.
А она мне была практически лучшим другом,
показалось: вдвоём подняться нам проще выше.
Что друг другу помочь согреться – чего уж проще?
А ей руку дай – так она её не отпустит.
Ну скажи, я не прав был разве, всесильный Отче?
И за что мне плита могильная этой грусти?

- "Не ходи в теремок, ибо терем на курьих лапах".
Где я раньше была – так ведь вроде ничто не скрыла,
ибо знал, что товар подпорчен, что мёртвый запах,
что риелоторы отказались, – ну, было? – было.
Что теперь уже, поздно, что все мои мытарства,
по сравнению с тем, что в мире вокруг творится.
Принимаю подчас религию как лекарство.
"Никогда не давай надежду самоубийцам".

-  . . .  я когда выходил из комнаты – каменела,
и глаза у неё несчастней побитой шавки,
и не раз, и не два – всё время, ну разве дело?
Что ей, мёртвой, мои логические припарки?
Я срывался и говорил ей: "Уйди, паскуда",
нет, я вру, я молчал, без слов она понимала,
говорю ж, как собака. Я не бежал оттуда
потому что она страдала итак немало.

- . . . я прекрасно могу и – без, не лукавлю – правда,
для меня на земле и с ним не хватает места.
У меня в голове грохочат лавины ада,
Всё равно я бы не смогла быть ему невестой.
Изначально он был роднее отца и брата.
Как собака ему лизала порезы, раны
и они заживали под слоем стерильной ваты.
А потом он увидел вдруг все мои изъяны.

- . . . говорю: у меня есть жизнь, есть другие бабы,
ремесло и работа, прочее. Я с системой
не имею привычки драться, мои масштабы
куда больше – я строю новые теоремы.
Говорю – а она в ответ мне молчит и плачет,
и не может уйти. Остаться не может – тоже.
Это что же за жизнь такая, почти собачья?
Ну скажи, чем я прогневил тебя, добрый Боже?

- . . . он во всём абсолютно прав, я ни слова – против,
мы друг другу никто, какое имею право?
У него от меня бывают припадки злости.
Я всегда всё что порчу – порчу навек, на славу.
и за здравье начав, закончили серым прахом,
я по новой начать хотела бы всё иначе.
Что теперь уже, поздно, все эти охи-ахи
если жизнь изуверским комом сплелась собачьим.

 

Поедатель грехов 

Поедатель грехов — человек, который в ходе особого ритуала, проводимого перед похоронами, съедает лежащий на груди покойника кусок хлеба, тем самым забирая себе его грехи.

 I

Приходила ли к вам когда-нибудь ваша смерть?
Наклонялась ли, заставляла в глаза смотреть?
Скольких вы схоронили, плача и не крича,
опираясь о двери и не находя плеча?

Вот у каждого в детстве точно была мечта,
ну а та, кем я стала, той мечте не чета:
очень старую бабу вижу я в зеркалах,
запираю себя во всех четырёх стенах.

Из предавших меня получится целый штат.
Моя жизнь давно объявила мне шах и мат.
Разменяла себя на сотню чужих проблем
Страхов, споров и боли, да, я проблемы ем,

а потом – тебя нет, не надо. Ну, уходи. –
мне достаточно просто взгляда. И боль в груди
разрастается комом, жалит и сводит грудь
и желанье: чужими бедами блевонуть.

II

Все уснули, и только Таня опять не спит,
продолжает лежать, старается сделать вид,
что она ещё может всё это выносить,
что с реальностью есть контакт сообщенье, нить;

а когда все уснули – я босиком во двор
на мороз. От себя не деться, и прут из пор
нет, конечно, не перья, – прут колоски, трава:
я чудовище, я всегда во всём не права.

III

Одиночество – это холод могильных плит.
Из предавших меня – хоть город. Не говорит
со мной и не слышит, не хочет Бог.
Я гожусь по большому счёту для ловли блох,

Я нужна, чтобы отогреться, вперёд пойти.
У меня же нет сердца. Господи, на пути
пусть у тех, кто уходит, будет всё хорошо
выносимо и просто. Надо же, снег пошёл.

IV

Я пустое, пустое место, я – пустота
и нормальному человеку я не чета.
Пожиратель, я – поедатель чужих грехов.
Пообедал и до свидания, будь здоров.

Подборка стихотворений сентябрь 2012 - январь 2013

Харон

Мне уже не услышать: "Здравствуй, ну я пришёл".
День до сухого выжат, вытоптан в порошок,
и череда обрядов свадеб и похорон
травит меня, как ядом – на, забирай, Харон.
Плотность потока, дробность преобразуют день,
и по мгновенью ока я превращаюсь в тень,
в контур предмета, в мебель, в серый осенний луч,
в кости скелета, в стебель, в клок ошалевших туч, –
нет, не очеловечить, так же как не помочь.
Время – оно не лечит. День переходит в ночь. 

 

* * *

 

 Я ощущаю мир мёртвых и мир живых
одновременно, мне трудно даётся стих,
даже слова - едва разбираюсь в них -
еле плетутся в мире глухонемых

Верила: справлюсь с голосом - слишком тих
голос во-первых вышел, а во-вторых
в мире слепых, хромых, в мире псих.больных
думала буду колосом - вышел жмых. 

 

* * * 

 

Милая, где гуляла ты, как дела?
Всеми кругами ада ходила-шла?
Яд на конце иглы, но в яйце – игла:
допинга нет. А ряса тебе мала,

мало того – стал мал головной платок:
столько грешила, что не войти в чертог
райский во веки майский, где добрый бог.
Каждому по заслугам. Мотай свой срок. 

 

* * *

Зоркая боль да слепая ярость.
Я - очевидица, наша старость
часто мне видится, там усталость,
крупная соль да слепая жалость.

Солью на хлеб, ну а хлеб на стопку,
для мертвецов наливаю водку.
Средь мудрецов строю идиотку
по кирпичу из себя, молодку.

Я - очевидица, понимаю:
в жиже болот босиком святая
тихо бредёт прямо вброд до края.
Я не она, я её не знаю. 

 

* * *

Стёрлись все понятия о добре и зле.
Двери восприятия выжжены, в золе
смотрит так пристыжено, хоть и нет глазниц,
ангел не хранивший мой. Падай, падай ниц.

Кушай эту кровушку, печень тоже ешь,
то была я вдовушкой – нынче просто вещь.
Нечего кривится, тут не за что прощать
звать врачей, милицию, братьев старших, мать:

мы же виноватые сами и во всём.
Плюйся красной ватою, рви из горла ком.
Ничего не стыдно мне. Столько долгих лет
самое обидное: жизни края нет –

затянулась драмами, не идёт финал.
Управляет парами адский карнавал. 

 

* * *

Замри, умри, воскресни.
Пролейся тихой песней.
Здесь кто-то неизвестный
с тобою рядом спит,

не слышит, громко дышит.
На видео в Париже
последним в мире танго
кончается кино.

Замри же, самозванка
и утром спозаранку
не тронь дверную планку –
уйди через окно. 

 

Стена

Замурованная в стену
я стою, и пухнут вены
на запястьях - только руки
между кирпичей торчат.

Нет стене конца и края.
Я руками загребаю
пустоту, кричат старухи,
плачет кто-то из ребят.

Слышу я шаги, любимый,
что же ты проходишь мимо?
Если вытащить не можешь,
просто руку протяни.

Не внутри и не снаружи –
за стеной. Бывает – хуже?
Ну, не ной, на что похоже
это и чему сродни?

Ты один, и я одна.
И – расстрельная стена.

 

Ангельский суп

Это сначала ты знала что он херувим,
ангельский чин у него, как он вышел таким?
И потому никому не ужиться, блин, с ним,
что не живём, а ползём или – небо коптим.

Это потом оказалось, что он – лжепророк,
грязь и порок - это всё у него между строк.
Только от горя приходят к нему на порог;
после – ревут, и бегут от него со всех ног.

В комнате рядом находится ангельский труп,
выйдет мясной и наваристый ангельский суп.
Кран и вода, выливай из пустого в порожнее,
в зале суда после скажут: "Она безнадёжная".

* * *

 

На остановке заброшенной или
в доме, который давно не топили,
перезимуй всю полярную ночь.
Вряд ли тебе кто-то сможет помочь.

Чтобы молчать, как молчит город Припять,
чтобы ни слова из горла не выбить,
чтобы не вырвался вопль и лай,
снега пригоршню, зажмурясь, глотай –

молча, не бойся ни зверя, ни беса,
скрипа чердачного, зимнего леса,
шорохов кладбища, местных чертей.
Бойся людей. Бойся только людей.

 

Почти что человек

 

 Дом стоял – не стало дома.
Город впал в хмельную кому.
Я хотела по-другому,
я хотела как у всех.

Только шиш – молчишь и плачешь.
Нерешаема задача.
Город выглядит иначе,
капли улетают вверх.

Трёшь культёй зудящей веки,
мы с тобой не человеки,
мы – бездомные калеки.
Нам бы в цирке выступать:

ни души, ни рук, ни ножек
ни лица, а только рожа.
Капли вверх летят, похоже
время повернулось вспять

и ползёт себе по кругу.
А у нас с тобой порука:
мы ведь сгинем друг без друга.
Мы почти что человек

целый из двоих калек.

 

Полено

В декабре все кошмары окажутся снами вещими.
Изо рта клубы пара, по коже мурашки, трещины –
кожа станет корой, ты – деревом, нет, поленом,
что случится с тобой – давно оно шло рефреном.

Ни корней, ни ветвей, непригодное для растопки.
А она говорит: "Согрей меня". Идиотка.