подборка июль-август 2013

* * *

Что с тобой стало, что с тобой стало,
что с тобой стало, друг?
Я рисовала. Мало по малу
нарисовался круг.

Дверью железной, гулкою бездной
отгородился вдруг.
И бесполезны все мои песни,
жить тебе недосуг

Вымыть бы спину, пахну как псина,
очень мешают спать
меж позвонками лезут ростками
пара зубцов, штук пять

или пятнадцать, мне же не двадцать
я динозавр, я
вся костенею, хуже Кащея.

Кто же моя семья?


* * * 

я звонил, чтобы просто услышать голос
А. Васильев

Звоню тебе из телефона-автомата,
звоню с мобильников чужих, с чужих домашних,
под скрипку из окна, под крики матом.
Звоню, не думая о том, что будет дальше.

И это "дальше" наступает, как похмелье
тяжёлое и - нет, неотвратимо -
гудки идут, за ними дни, недели.
Мне кажется, прошли лета и зимы.

Другой конец страны, чужая суша.
Чужие кухня, стулья, койка, спальня.
и с каждым днём становится всё хуже.
Ответь: "Алло. Ну здравствуй. Всё нормально."


Свинья не съела, Бог не спас 

Я не верю, я не верю, я не верю ни во что.
Полу-люди полу-звери ждут за окнами, пальто
надеваю, жжётся кожа, кожа голая моя:
я, одета, - мёрзну летом. Как дожить до сентября,
если сердце разорвали: здесь беда и здесь беда.
Вот уж черти накачали. И теперь из вен - вода,
и из глаз, конечно, тоже. Мокнет старое пальто.
Ты прости меня, мой Боже - я не верю ни во что.

* * *

Два светлых тёплых тела лежат на сквозняке.
И миру нету дела, что спят рука в руке
два грустных человека, на улице рассвет.
Им слышно рядом реку, им очень много лет,
совсем уже не дети. Визжащий телефон.
Сегодня на рассвете – хоть Цезарь, хоть ОМОН, –
я глажу эти руки, и мира больше нет.
От боли, не от скуки. От рук исходит свет.
На мне мой крестик жжётся, а твой к тебе привык.
Сквозняк и светит солнце. Во мне заснул мой крик.


* * * 

Наступая на старые грабли своей загорелою голой ногой,
успеваешь подумать короткую мысль, состоящую только из "ой".
И идёшь себе дальше тянуть свои жилы и вместо верёвки бросать
для того кто в болоте, кто будет Шалтаем, ты вся – королевская рать.
Это лето проходит как стоны похмелья под график с семи до семи.
Ты не знаешь, какой день недели сегодня, ты даже не видишь семьи.
От тебя не осталось почти ничего, через грабли бежишь во всю прыть.
Сатанеет усталость, качает реальность, и крепнет желание жить.


* * *

Почему всё так красиво
в долю сотую до взрыва?
Почему всё так жестоко,
даже если нет войны?

Я за всё тебя простила,
вот расписка: пруд и вилы.
Смотрит кто-то волоокий
из воды мне прямо в сны.

Это крик со дна колодца,
это кожа моя жжётся,
это очень злое солнце
собирает летом дань –

я прекрасно это знаю.
Я больна, ты – невменяем.
Мы дошли почти до края.
Умоляю: перестань.


Пат

Меньше думай, больше делай.
Вся любовь – движенье тел.
на асфальте белым мелом –
глупость. Что же ты хотел?

Уходить – так по английски
оставаться – так совсем.
СМСки, переписки – для чего,
верней – зачем?

Мы не дети, не подростки,
слышишь, тикают часы?
Видишь, белые полоски
вдоль до взлётной полосы? –

Это, друг мой, улетает
самолётик в Ленинград,
бьёт крылами. Больно, знаю,
ты не счастлив и не рад.

Эта партия продлится
через добрый русский мат.
А пока что – хватит злиться –
на доске я вижу пат*.

* в шахматной игре такое положение короля, когда ходить можно только им одним, а ему ходить некуда 


* * * 

В тёмной лодке по тёмной Неве,
в тёмной лодке, гнилой, деревянной
словно жнеческий серп по траве
мы плывём. Как кораблики в ванной.

От хулы, от беды, от молвы,
от ошибок былых и грядущих
словно серп по колосьям травы
уплываем, и месяца лучик

освещает наш сумрачный путь.
Отчего нас, живых, схоронили?
Месяц-серп, мы плывём, ну и пусть
вам расскажет Нева, что мы были.


* * * 

Я не мог себе представить, куда деваются утки, когда пруд покрывается льдом и промерзает насквозь. Может быть, подъезжает грузовик и увозит их куда-нибудь в зоопарк? А может, они просто улетают?
Джером Сэлинджер

Когда мы, двое, будем провожать
холодное и северное лето,
тебя окликнут бабушка и мать
и ты нас выдашь: почему ты, где ты.

А я тебе хотела рассказать,
как с кофе возвращается рассудок,
как в мире можно жить, не воевать,
что Сэлинджер писал про пруд и уток,

что каждый наш порог – не болевой,
ведь есть пороги дома и ступени;
что я сдружилась со своей судьбой
и больше не несусь как лошадь в пене.

Мои родные спят, а я смотрю,
как на росе меняет свет на тени
больное солнце. Позже, к ноябрю
оно поставит небо на колени.


* * * 

Можжевельник цветёт, можжевельник!
Как здесь холодно будет в Сочельник.
Как же трудно с утра в понедельник
отличить: где кошмар, а где явь.

А у лета вспороли грудину,
Сердце вынули, нет, сердцевину.
В этот день ровно наполовину
лето кончилось. Тоненький сплав

Серебра у девчонки на шее,
вот была бы она ворожеей –
помогла бы. А я не посмею.
Мне ли думать, кто прав – кто не прав.


* * *

За тобою идёт вразвалочку
белоглазое, безъязыкое
чувство. Шаркает. Ноги-палочки.
Догоняет, глумится, выкает.

Ты не трус (видишь – в небе всполохи?)
Ты герой, как в советском мультике
О тигрёнке и о подсолнухе
(реже – о поросёнке Фунтике).

С этим миром ты с детства выкаешь.
А потом, сквозь ночную тишь
белоглазое, безъязыкое
чувство смотрит, как ты не спишь.


* * *

Где-то в подкорке тикают микросхемы:
ко мы друг другу, кто, и вообще – зачем мы?
Можно тонуть, как доблестный старый Немо,
можно засунуть голову в грунт, как эму,

можно устроить бунт, воевать с системой,
можно построить новые теоремы,
схемы спасенья мира; решать проблемы,
можно напялить крестик и сжечь тотемы

или – напротив – взяться за святотатство,
или решить кто будет врагом, кто братцем,
или на кухне на на ветхом гнилом матраце
целоваться.


 Солнцеворот

 Я подскажу: приходишь, хватаешь за руки
все мои «против» – донельзя театральны,
это же проще элементарной азбуки –
ты отведи меня (слушай, нет, не в спальню)

в кассу ж/д, на первую электричку
в лес. Телефон и ноут оставим дома.
Сильный, спокойный – буйная истеричка, –
мы по большому счёту едва знакомы.

Будем смотреть на небо сквозь сосны, водку
даже не пить – глушить. Ты кидай лицом
в мох и хвою, чтобы стала спокойной, кроткой
(знаешь, что надо сделать со мной потом?)

«Времени больше не будет, не будет боли»*,
Руки мои прижми и прижми лицом
к жёсткой коре и к запаху диких смол, и
(знаешь, что надо сделать со мной потом?).

* Е. Летов, "Солнцеворот" 


* * *

Спи под дождь на старом чердаке,
замерзай, и понемногу осень
запускай под кожу, налегке
проживай минуты. Нет, не спросят,

даже не заметят, что озяб,
голос, как и сердце, застудили.
Не помогут ни хорей, ни ямб,
и звезда на дедовом мундире

осветить не сможет эту стынь.
Чтобы ты ни делал – будет мало.
То, какой должна была стать жизнь
жизнь не стала.


* * *

О простоте – смотри, куда уж проще:
деревья, сад, за садом – отчий дом,
за домом – лес, берёзовая роща
и будка с охромевшим старым псом.

Стоишь и ждёшь мучительно восхода,
ещё больней произнести "люблю".
В чужом саду без выхода и входа
рябина поспевает к ноябрю.

* * *

Чем выше стул – тем хуже будет падать.
закрой глаза, представь: какой-то месяц –
столетний дождь польётся, будет слякоть,
одежда будет очень много весить.

Ты забываешь, что такое робость.
не помнишь дня, когда бывало лучше
А так - толчёк в невидимую пропасть,
лишь попроси, и ты его получишь.


* * *

Ты держишься за сломанные ветки,
за ругань с выпивающей соседкой,
за каждого, кто вдруг тебя захочет,
в тебе особо не нуждаясь, впрочем.

Звонит родня и спрашивает, где ты.
А у тебя на это нет ответа,
ведь не ответишь: "я ни там, ни тут."
Печальных и потерянных не ждут. 

 

 

 Монеты

 

Он ей говорит – слова это лишь товар,
монеты. И ей вдруг кажется, что он стар:
уставший от жизни полу дворовый кот.
Она очень тихо гладит его живот

и думает: "От себя или ото всех
я тоже устала. Что самоубийство грех
я знаю, не надо, ты не говори - "не ной".

...сегодня она засыпает к нему спиной,
свернувшись у стенки, ровно как тёплый кот,
как будто бы всё плохое их обойдёт

хотя бы во сне.