подборка сентябрь-октябрь 2013

* * *

Всё вокруг идёт своим чередом:
луч, который тянется до двери,
сплин, который хочет стать вещим сном,
страх, который давит нас изнутри.
Двор, в котором дворник собаку бьёт,
дом, в котором красного нет угла.

И только луна, включая автопилот,
висит над землёй, отчаянна и светла.

* * *

Помнишь, на каникулах ездили на дачу?

В поле шла я с книгами, сказки и задачник.
А теперь без отпуска год, ещё два года.
В офис вход по пропуску. Скверная погода
за окном, и к морю я маму посылаю.
Я внутри вся полая, может быть, пустая.
Но по старой памяти, по тебе, по школе
выберу когда-нибудь остановку в поле.
Выйду в тонком платьице с первой снежной ватой.
Если кто не спрячется – я не виновата.

Доктор Лектер

Пересчитав стада овец, ты чувствуешь, что ты мертвец.
Но вот и утро наконец приходит в одночасье,
в затылок дышит ветерком, скрипит дверями на балкон.
Пойми всего один закон и будет тебе счастье,

простой закон: кто смел – тот съел, а кто умён - остался цел.
И если Эрос не удел – благословен Танатос:
в глубинах комнаты, как кит, ты притаился, худ, небрит.
А на балконе смерть стоит, когтиста и перната.

Она с тобою говорит,а ты грешишь на свой бронхит
и продолжаешь делать вид, что за балконом лето.
А помнишь, летом, между дач мы хоронили в речке мяч?
И если нам и нужен врач то только доктор Лектер.

* * *

 И я хотела бы сказать, что будет лучше,
что свистнет рак на горке, а враги
конечно, сдохнут. Что корабль увидит сушу.
И что любые размыкаются круги.

Закрой глаза, затем внимательно послушай:
мы просыпаемся с тобою на заре,
рука в руке, ну а душа, конечно, в душу
и тополиный пух летает в сентябре.

* * *

Ты понимаешь: время – мельница,

нет, – мясорубка. Мы в ней мелемся.
Ты дожидаешься трамвая, вся
вселенная молчит в ответ.

Вокруг дома - шедевры зодчества.
А ты кричишь от одиночества,
домой приходишь, разуваешься
и сразу выключаешь свет.

* * *

Как будто мы живём в метро
и никогда не видим света.
Читаем схему, как Таро,
но мы накладываем вето

на разговоры о себе,
о тех местах, где мы не будем.
Вагон по каменной трубе
летит во тьму. В вагоне люди.

"Не прислоняться" – дверь к двери
как будто стиснутые жвала.
Я не пойму: ты так любим –
Тебе всё мало.

* * *

Сценарист не сумел диалог сочинить:
мы с тобой говорим обрывками
и молчим, а в конечном итоге мы нить
разговора теряем, выкаем.

Каждый ракурс изломан, не выставлен свет,
и у плёнки плохое качество.
Реквизитор с машиной заехал в кювет.
Без прогона снимаем, начисто.

Просто выйди из кадра. Дрянное кинцо,
от него на душе слишком пусто, ведь
это страшно: смотреть на родное лицо
и вообще ничего не чувствовать.

Казанский сирота

Мы страдаем от дефицита

витаминов и красоты:
неуклюжи, как монолиты,
вечно чахнущие цветы.

Ты бредёшь по гранитным плитам,
одинокий до сипоты.
Содрогаясь, как от бронхита,
разевают грифоны рты

и пока ещё город сшитый
разрывают по шву мосты,
я вяжу бесконечный свитер
для казанского сироты. 

 

* * *

 

Когда твои кошмары стали вещими,
отдал долги и раздарил все вещи, и
пошёл пешком туда, где бродят лешие
и за тобою разрастались трещины.

И ты идёшь, бездомный и юродивый,
такой родной, знакомый каждой родинкой.
Я за тобою незаметна вроде бы,
в твой каждый след сажаю куст смородины.

 

* * *

 

Смотри: беснуются эринии –
ты по дешёвке душу выменял,
не понимая на что именно.
А за окном гудит хай-тек.

Потом под небом цвета вымени
взойдут посевы льда и инея
и по проспектам и по линиям
промарширует первый снег.

Пока что небо ярко-синее,
под небом крики журавлиные,
и где то сердятся эринии,
и Лола продолжает бег. 

 

* * *

 

Было б слишком просто – жить по человечьи.
Нас болезни роста здорово калечат,
после добивают признаки эпохи:
"Что, беда какая?" – "Нет, мне просто плохо,

нет, мне просто душно оставаться в тренде,
мне запали в душу Питер Пен и Венди.
Надоело дико думать, что я стою,
иногда до крика хочется покоя.

Надоел без смысла спор о поколенье.
Если стану чистой – встану на колени.
Если стану меткой – первой кину камень,
суну гвоздь в розетку и уеду к маме.

 

Легион

 

А потом получилось: больше невмоготу.
Я носила в карманах камни, песок– во рту,
проживала беду, за бедою – ещё беду.

Я найду вас, я обязательно вас найду.

Ничего не случалось, всё шло своим чередом,
это "всё" мне давалось с очень большим трудом.
Но любые дороги к храму вели в Содом

и, наверное, было правильно – лечь в дурдом.

... никого не любила, не плакала, не спала
и не помнила года, месяца, и числа.
Раздевала себя по косточкам, догола.

А потом я однажды всё-таки вас нашла

и теперь постоянно слышу: "Ты – не одна.
Ты поднимешься выше крыши и ниже дна.
Будет ночь, а за нею – ночь, будет день деньской,
ты навеки нам мать и дочь. Мы всегда с тобой.
И беды не случится: теперь ты сама – Беда.
Загляни в наши лица, зыбкие, как вода:
нам открыты дороги, мы сами себе закон.
Посмотри же: нас много, имя нам – легион.

* * *

Руку на сердце положивши, признаюсь: я не очень честный.
Мне приходится ежедневно виртуозно юлить и врать,
притворяться рубаха-парнем, делать вид, что мне интересно.
Между тем было б много проще очень искренне вам сказать:

"Извините, я очень занят. Я как раз сейчас умираю.
Понимаете, умиранье занимает немало сил.
Я воскресну не раньше утра, ведь работа не весть какая,
но имеется, значит, нужно, чтобы я на неё ходил.

Мне престало с самим собою уживаться тяжёлым боем.
Мне в себе не найти покоя, значит, в мире таком большом
я запутаюсь и подавно". Но наш социум так устроен,
что в нём есть череда законов, и приходится быть лжецом.

* * *

Здесь воздух резкий и упругий.
А люди держатся друг друга,
понурив головы, по кругу
несут своё житьё-бытьё.

И, прерывая эти муки,
умыв глаза, лицо и руки,
готовит нас с тобой к разлуке
Тот, кто ответственен за всё.

А воздух пряный, воздух колкий.
Готовит для меня помолвку
с бедой Тот, о котором толком
никто не знает ничего.

Я за тебя немного рада,
ведь не отраву, а отраду
Он приберёг тебе, и право,
я уповаю на него.

Пока ты с Ним, я точно знаю,
что если ты дойдёшь до края,
и если вдруг беда какая,
ты будешь цел и невредим.

Созреют к осени колосья.
Я позову знакомых в гости.
А что со мной случится после,
узнает только Он один.

Дзен

Она во сне раскидывает локти,
а ты берёшь себе ночную смену.
И за окном вспотевшим – море дёгтя,
живая плазма, космос, ойкумена

глядит тебе в глаза, так одиноко.
Наверно, скоро ты познаешь дзен.
Она во сне прикусывает щёку.
Как просто быть, не требуя взамен

от мира ни движения ни звука,
как будто бы до дзена ровно пядь?
Она во сне раскидывает руки,
а ты уже давно не можешь спать.

* * *

 ... мол, я пишу о людях для людей,
читай – метафизическая сваха.
И если дальше будет холодней,
то нужно ткать для каждого рубаху.

Крапива – это лучший материал:
все сёстры будут рады, братья – живы.
Мне жаль, что это долгий ритуал,
что только две руки, и я – не Шива.

Такая, мол, весёлая мораль:
что пьесу жизни мне писал Макдонах.
Вы этого достойны – лореаль.
Годо не едет. Тени на иконах.

... сижу, травлю рассказы о родне,
капитализме, бурлаках на Волге.

Но человек напротив, – он вполне
незримо сопричастен Богу.

* * *

Мне братом и мужем хтонический ужас
является, он мой сожитель сосед
"Идёшь с ней на ужин, но ты нам не нужен" –
он думает, кровный мой, ходит след в след.

Все твари по паре, а мы с ним в угаре
танцуем ночами классический джаз.
У ужаса право устроить расправу
над тем, кто случайно подслушает нас.

Беда моя лихо от семя до жмыха,
от буквы заглавной, до точки в конце
сжуёт человека, от пятки до века
и нежно и плавно сломает в крестце.

Занимательная география

 Пена лезет тебе на губы.
в этой ванной ты бог и царь, и я
говорю: мы свободней Кубы,
независимы, как Швейцария.

Ты задумчиво держишь бритву.
Мы ещё один день осилили.
Ты сложней лабиринта Крита,
незнакомый мне, как Бразилия.

Мы большая стена Китая.
Я считаю проломы в кафеле.
Так рассветы мы коротаем
с занимательной географией.

* * *

 Закрой перед сном форточку,
последний прошёл спас.
Тотошка закрыл мордочку
и дом летит в Канзас.

И окна зашторь, мало ли,
раз в лужах растёт лёд
и листья весь день падали.
Оденься, закрой рот.

От ветра у нас корочки
на коже, и я – пас.
Закрой перед сном форточку
а после – открой газ.

* * *

Как в постановке у Льва Додина,
когда страна едва ли Родина,
как опьянеть от мёда Одина –
и всё не так и все не те.

И в целом, Ваше благородие,
не постановка, а пародия.
Но голос – кислая смородина,
и тело – лучшее из тел:

вот млечный путь из мелких родинок,
не сомневайтесь, это подлинник.
И по воде бредёт утопленник
и исчезает в темноте. 

 

Тесей

Он говорит мне: "Как мне быть, моя сестрица?
Мне ежедневно лабиринт в кошмарах снится,
и каждый раз под вечер покидая офис,
я слышу цоканье копыт. Заметил проседь
среди волос, там, от пробора чуть левее.
Ты знаешь, может в прошлой жизни был Тесеем,
ведь почему иначе тихо бьют литавры
и по углам гуляют тени минотавра,
приумножаясь ежедневно, многократно?
и если я – Тесей, то ты мне – Ариадна".

как мне сказать ему, о чём поют литавры,
о том, что нет, он не Тесей. 

Он минотавр.

 

* * *

 

 Ничего не случится с той, на кого я смотрю
А. Васильев.

Если есть я, значит есть они.
Стены дрожат о смеха.
У человека в зрачках огни,
свет золотого рейха.

Небо чернеет от воронья.
Глупые, злые люди.
Эти глаза смотрят на меня,
значит, беды не будет.

* * *

Об этом не напишут в соцсетях,
в кабине лифта или на заборе,
и умолчат в вечерних новостях,
лоточники не выкрикнут у моря:

простое дело нескольких минут:
растёт родство, как узы, тонкий волос.
Как будто Бог нажал на кнопку mute
и это был его реальный голос.

* * *

"Привет, ты счастлива?" – "Я? Нет, мне душу рубят в винегрет".
На десять бед один ответ: жестокость – это сила.
Всяк человек душой томим, и я решилась экзорцизм
себе устроить. Поглядим, как это проходило:

Я застывала не дыша. Скулила, корчилась душа,
она была так хороша и мне в глаза смотрела.
Но от души одна беда, она горда и молода –
я понимала, и тогда гнала её из из тела

так пошло, будто на ток-шоу. Она смирилась: "Хорошо..."
И в помещенье снег пошёл наполовину с пеплом.
"Не убоись отныне зла"она сказала и ушла.
Поднялись тени из угла и после я ослепла.

Проснулась где-то к десяти, и снег лежал как конфетти.
Пора вставать, пора идти слепой, скупой, бездушной.
И я пошла, открыла дверь и вышла. Я живу теперь.
Не человек, обычный зверь. И мне намного лучше.

Тамагочи

Мой камарад, читай - товарищ, будет вени, види, вики:
посреди руин и капищ выбьем в камне святы лики
и сыграем с Богом в тетрис златым яблочком на блюде.
За окном бушует Тетис, а за стенкой – злые люди.
Сядь на стул и выпей чаю, всяк нужду имеет в друге.
Нас ночами навещает божий ангел Фредди Крюгер.
Бог сейчас немного занят, Он играет в тамагочи.
Мы - его питомцы. Знаешь, я тебя давно и очень.

* * *

Я думаю, что так или иначе
мы с жизнью до конца не совместимы.
Примерно в час быка пустеет пачка,
ворую у соседей "Яву" с "Примой" –

есть деньги, но в ларёк уже не выйти:
апостол Пётр охраняет двери.
и сквозь стекло белеет лучик нитью,
как пуля в барабане в револьвере.

 * * *

Я делаю сама себе уколы,
сама себе и муж, и брат, отец.
Красивая? Не надо. Я бесполый,
юродивый и загнанный мертвец.

Но дни опять идут, контора пишет.
То пмс то, вовсе ДТП,
то от соседей набежали мыши,
то завелись опарыши в крупе.

Молчи, как будто рот забили ватой.
Спи на полу, закутавшись в пальто.
А я останусь слишком бесноватой
хотя бы для того, чтоб 

(чтобы что?)

 * * *

А разучиться сожалеть –
какой великий дар.
Я обезумела на треть:
не точит нос комар

и рак на горке не свистит,
свинья не хочет жрать.
В больнице койка и артрит,
таблетки, стул, тетрадь.

* * *

Раньше пели мы с тобой песню
про коня и комиссара.
Что же ты молчишь, если
я пришёл к тебе? - рано?

Если я пришёл к тебе? - поздно?
Я тебе благие нёс вести,
в решете я нёс звёзды.
Кто со мной споёт песню?

Кто содрал с тебя живьём шкуру
так, что у тебя хребет виден?
Что же ты молчишь, дура?
Кто тебя так обидел? 

 

* * * 

 

Человек – это мясо с салом,
больше смысла в морской косе.
Ты страдал, ты страдал немало,
а теперь пусть страдают все.

Покидая чужие спальни,
тихо двигайся, налегке.
Мир чудовищный, мир бескрайний
умещается в кулачке.

* * *

Домовые ушли из дома,
вместо дома теперь дольмен
невесомый, впадает в кому.
Окна кроет полиэтилен.

Надвигается тень борея,
скоро воду покроет лёд.
И никто никого не греет,
и никто никого не ждёт.

 

* * *

Со слезами отступает ярость,
даром ли, что люди – соль земли?
Через ночь гудками забавлялись
корабли, слепые корабли,

сухогрузы, белые паромы,
ничего не видя впереди.
Если дальше не залив, но омут,
уходи оттуда, уходи

и с тобой уйдут и страх, и жалость,
разорвать по шву и вынуть нить.
Если что-то было, но сломалось,
мы не можем это починить.

 

* * *

В человека вошли горы.
В человека вошло море.
Расширялись его поры,
через поры росло поле.

В горле пел у него кречет,
а в глазах расцветал космос.
Не вдохнуть ему, всё - нечем.
Не окликнуть его - поздно

Если слышишь – молчат горы,
если слышишь – молчит море,
очень громко молчат, хором
выходи за меня
в поле.

* * *

Пишу тебе письма от случая к случаю.
За окнами тучи и рыбы летучие.
На окнах давно уже нет занавесок,
и рыбы на небе, над полем, над лесом.

Над городом шпили, кресты и стропила.
Я всех отпустила, простила, забыла.
Одни лишь грозились, другие - ушли,
а мы на мели, мы с тобой на мели.

Над нами кружат перелётные рыбы,
послушай, и мы же с тобою смогли бы
лететь зимовать, как обычные птицы,
раскинувши руки как самоубийцы.

* * *

Кто-то с детства жестоко нам врал
про счастливых и равных людей.
И. Волынская

В детстве кто-то сказал, что наверное есть
где-то очень счастливые люди.
Мы читали романы про храбрость и честь,
но давай мы об этом не будем?

Где-то ждут нас на кухне, где мама с отцом
смотрят телек под булочки с чаем.
Но мы в съёмной однушке снимаем лицо
и уже никого не прощаем.

* * *

Кого ты сыщещь на пепелище?
здесь после взрыва одни цветы:
растут сквозь плиты, стена разбита,
остались живы лишь ты и ты.
Ты-первый плачет – а как иначе? –
не слышно лая, людей, машин.
Второй смеётся, глядит на солнце
и понимает, что не один.

* * *

Аквариум с рыбками лопнул на дне океана
А. Пелевин

И болит голова, и заложен нос.
Где-то люди готовятся на покос.
Если ты никогда никого не ждёшь –
отчего ежедневно пьяный?

Это камешки, галька в руках, во рту.
Проживаю себя, но не там, не ту.
Заливает спасительный мой чертёж
во дворе море-океаном.

Делай всё, что захочешь, но не вреди.
По воде словно Бог до утра броди.
Что-то будет, наверное, впереди
а пока ещё слишком рано.

* * *

Почему мы с тобой не могли взять в толк,
что нам в дверь постучался рогатый бог?
А теперь мы лежим не видать ни зги
в миллиметре от врат от Рая.

И горели костры, кто-то бил в набат.
Но мой палец ценнее, чем сто карат,
потому что грожу им и все враги
отступают, друг, отступают.

Потому что я – дура, ты – идиот.
Слышишь – это рассвет, – во дворе метёт
не дорогу во тьме, а одни круги
очень добрая тётя Рая. 

 

* * *

После шторма выносит на берег.
Ты лежишь на песке и дрожишь,
и, конечно, не можешь поверить
что ты жив. Что всё кончилось. Тишь.

И клянёшься – мол, больше не плавать.
Обходить километрами порт.
избегать даже мелкую заводь.

Только море – оно не уйдёт. 

 

Покой

 

 И отцветает лето твоё господне,
миру живых и мёртвых явившись сводней.
Видя во сне под утро лицо святое,
шёпотом бормочу, что хочу покоя.

Холод идёт по городу длинной тенью,
рано – пока он прячется за плетенью,
время придёт – повалится снег глухой.
Сможем ли мы под ним отыскать покой?

Висельник ищет вишню по центру сада.
Мне уже ничего, ничего не надо.
Если я знаю кто и чего я стою,
значит ли это – я на пути к покою?

Выбери день из солнечных, но последних
и, не включая свет, проходи сквозь сени
в комнату. Подойди и коснись рукой –
пальцами мне как крест передай покой. 

 

* * *

 

 Большие девочки не плачут,
и матерей своих хоронят,
домой приходят после службы
и долго смотрят КВН.

К тому же, так или иначе,
закон усвоен, даже понят,
что никому никто нужен
и ничего не дать взамен.

Большие девочки смеются
и практикуют садомазо
не в сексе, а в реальной жизни.
И за часами не следят.

Катают яблоко по блюдцу.
Не капает слеза из глаза,
а если б капала, то брызни
её на кожу – станешь свят.