* * *
Идёшь домой, несёшь статьи в колонку,
а между тем в душе – девятый вал.
И надо в одиночку из обломков
к утру построить новый Тадж-Махал.
Есть люди как сильнейшие магниты,
им лёгок путь, дорога их светла.
И хочется сказать им: "Помогите",
но говоришь: "Здоро́во, как дела?"
* * *
С утра варили вересковый мёд.
Годо ушёл и больше не придёт.
Залез на антресоль Чеширский кот.
На море зреет ледяное сало.
Раскинь Таро – повесится дурак.
На горке соловьём лопочет рак
и это не скажу, что добрый знак,
скорее – аудит в конце квартала.
На кухне пьяный Шляпник пьёт чифир.
Уже давно кастрирован Чешир.
Твоё письмо зачитано до дыр.
Но это, в общем, не твои заботы:
для северных народов бойня – рай.
Мой дом для многих караван-сарай.
У Шляпника закончился весь чай,
и по проспекту бродят бармаглоты.
* * *
Как же эту тётку звали, географию вела?
Тусовались на развале, прогуляли, все дела.
Признавались в вечной дружбе. Вот тогда пойди пойми:
никому никто не нужен. Были вредными детьми.
Ты жених, а я невеста. Вырастем – возьмём кота.
Обжимались по подъездам, раз квартира занята.
"Дважды два равно четыре", а потом прочли, что пять.
Вот живёшь один в квартире, кто ж тогда мешает спать?
Ели шоколад без спроса, и потом ругала мать.
Седативные колёса утром не забудь принять.
Как в подкорке вспыхнет спичка: вспомнишь, как её зовут,
старую географичку. А она лежит в гробу.
* * *
Эта река начинается с ручейка.
Дверь без порога, ручки и без глазка.
Ты отрываешь крылышки мотылька.
Время идёт, за стенкой течёт река.
Как мне сказать тебе "Уходи. Пока".
Я же без языка.
Что тебе подарить, раз пуста сума?
Вот ведь какое горюшко от ума:
это на нас по полюшку прёт зима,
это чума и тьма, и вагон дерьма,
это мы брать не станем и задарма.
Видишь ли, я нема.
Нет, не река, пока ещё ручеёк.
А у окна засушенный мотылёк
Луч из осенней тучи его поджег.
Кто-то глядит на нас сквозь дверной глазок.
Кто-то молчит и знает нас назубок.
Думаю, это Бог.
* * *
Ну а главное всё-таки в жизни – люди.
С ними много проблем, отрицать не будем:
умирают, уходят, впадают в кому,
или – делают вид, что едва знакомы.
В общем, рвётся всегда в основном где тонко.
У меня под простынкой лежит клеенка,
потому что под утро приходит ужас
оттого, что никто никому не нужен.
Со своим "Не могу, не хочу" – иди ты,
я свяжу тебе тёплый и мягкий свитер.
Он от злого словца, от свинца и пули
защищает отлично, – надень и в улей
человечий ступай, то есть, в муравейник,
между миром и богом живой посредник.
Будешь главной звездой на любом концерте.
И не думай, не думай вообще о смерти.
* * *
Пожалуйста, не надо революций,
дешёвых истин стоимостью в грош.
Приходишь в дом, в котором все смеются
и вдохновенно с выраженьем врёшь
о том, как словом можно двигать горы,
и что вдвоём – не страшно умирать.
Что можно написать по новой Тору
и два Завета, сдать потом в печать.
Я тоже ночевала в этом доме,
пила вино и ела сыр, и хлеб.
Всё хорошо, всё выносимо. Кроме
того, что это нет, не дом,
но склеп.
* * *
Всюду, насколько хватает взгляда,
город-музей под открытым небом.
Мне не хватает идущих рядом,
как не хватает воды и хлеба.
По симпатическому закону,
где за похожим идёт похожий,
я прохожу под пустым балконом,
к влажной стене прижимаясь кожей
и превращаюсь в узор решётки,
в трещину в камне, в кусок гранита,
в хлеба осьмушку и стопку водки
возле Смоленки на старых плитах.
* * *
Чувствуя себя весьма неловко:
форт не взят и песенка не спета,
выйдешь на ненужной остановке
и пройдёшь дворами вдоль проспекта.
Ветер мнёт ошмётки целлофана,
от погоды мокнут даже спички
в глубине тяжёлого кармана,
что неимоверно прозаично.
И спросил бы, только где взять ясень,
чтобы было всё как в старой песне:
мир, который должен быть прекрасен
может быть настолько бесполезен?
И идёшь домой походкой фавна,
если фавны знают чувство грусти.
Всё пройдёт, а это – и подавно.
Отболит, отколется, отпустит.
* * *
Ни лучше, ни хуже, а как и прежде.
Завидуешь тем, кто разбит на пары.
И верные вера-любовь-надежда
в тебе вымирают, как динозавры.
Слегка подвываешь: ну где вы, братцы?
Пытаешься жизни дать телом взятку,
она не берёт, с нею не связаться:
мобильный всё тот же, не та зарядка.
Ты не понимаешь куда и кто ты,
зачем ты, и где ты, и где взять силы.
Как будто бы дали диплом пилота,
хотя пилотировать – не учили.
* * *
Спят паромы, спит Аврора,
ждём как грома ревизора,
как спасенья ждём Годо,
воскренья. Но никто
не придёт к нам, это ясно.
Тени в окнах, спящий Красин
и преломленны мосты.
В тёмном доме спишь и ты
и не знаешь, и не видишь,
что никто к нам не придёт.
Я перехожу на идиш
и смотрю на небосвод.
Мне не больно и не страшно,
рядом нету никого.
По Неве проходят баржи.
Я молюсь Мари Лаво.
* * *
от недостатка сил бьющего наповал
сам себя схоронил сам себя откопал
сам себя оживил на глубине темно
камни вода и ил дремлет речное дно
воды идут сквозь ткань время идёт сквозь сон
это такая казнь это когда влюблён
в каждый светящий луч в каждого на земле
переживи не мучь водоросль по скуле
перевари и плюнь воду из лёгких вынь
тысячи долгих лун и вековую стынь
приобретает тот кто в маяте в борьбе
– слёзы вода и пот – топит себя в себе.
* * *
Я смотрю бессюжетное порно,
ожидая счастливый конец.
Сам себе не пойму, то ли кровный,
то ли классовый враг, я - вельтшмерц.
Я пишу "пожалейте чудовищ"
на соседском хрустящем белье.
Я нарезанный в кубики овощ,
заготовка в салат оливье.
Год уходит, за ним будет новый,
но ко мне он, боюсь, не придёт:
я живу в двух шагах от Дворцовой
и здесь вечный семнадцатый год.
* * *
Всё же кружит, кружит, кружит, кружит надо мной печаль.
Объясните, что мне нужно положить на ваш алтарь.
Подарите мне знамёна, под которыми стоять,
отделять от плевел зёрна, легионом чтобы, рать,
чтобы рать ещё таких же, чтобы винтик в механизм.
Из малотиражных книжек – я, ходячий архаизм:
не найти покоя, места, никуда не применить.
Я же помню это с детства – что вела Тесея нить.
Из угрюмого ребёнка прорастаю по весне,
рвусь на части там, где тонко, снегопадом по стране.
Я несчастье, склянка с ядом. Вы, пророки и волхвы,
расскажите, что мне надо, чтобы стать такой, как вы.
* * *
Покинув дом казённый, свет в приёмной,
идёшь домой сквозь дождь и водоёмы.
Зимою – дождь, вне логики и смысла:
сейчас декабрь – где же декабристы?
А под тобой земля, в которой кости
и ты зовёшь неслышно кости в гости.
Ты не мертвец, напротив, слишком много
в тебе живого, чересчур, у Бога
ты просишь дружбы: не срослось с живыми,
пусть мертвецы приходят, будешь с ними
сушить носки (что делать, чёртов климат).
Но если вдруг придут – то не покинут.
* * *
Говорят, живите в доме, и тогда не рухнет дом.
Иллюстрацией в альбоме, тенью рыбы подо льдом,
тяжело платить за ренту – всё дороже каждый раз.
В доме нет воды и света, в доме отключили газ,
в почте взломаны пароли, в кухне спрятаны ножи.
Если хочешь жить без боли, то сначала заслужи.
И, зимуя в жаркой домне, выкинь в форточку ключи.
Если не уснешь в зловонье, притворяйся. И молчи.
matrix has you
Всех и дел-то, что из дому выйти,
так обратно по той же дорожке
не вернуться: подчас рвутся нити
и съедаются хлебные крошки.
Matrix has you, дружище, здесь нету
ничего, даже чёртовой ложки.
Знаем, Чацкий – подайте карету –
прокатился в ночи в неотложке
потому что под бронежилетом
остаётся шагреневой кожа.
Если ты знаешь чьи-то секреты,
то пожалуйста, будь осторожен.
* * *
Они говорят, ты гений ты светоч наш.
Зовут воевать, забывая про инструктаж,
вживую берут на счётчик и карандаш.
И хочется вместо хостела ехать в хоспис.
Я знаю, что нас до глоток наполнил страх,
но если к тебе во сне подойдёт сестра,
с улыбкой протянет бланк, заглянув в глаза,
сломай себе руку – только не ставь там подпись.
Лови красоту по звукам и падай ниц.
Ты вне категорий, может и вне границ:
две крайности сразу, фриц и прекрасный принц, –
мужик, ты здоров как бык, но не та эпоха.
Без звука следи за сводками новостей
и убереги себя и своих детей,
неси на себе всё бремя людских страстей.
И может быть, Бог тебе разрешит оглохнуть.
пластилин
мы писали, вы читали, наши пальчики устали
пластилиновые руки да из спичичек зрачки
тили-тили, трали-вали, утоления печали
нам с тобой увы не будет утоления тоски
трали-вали тили-тили, мы бы жили не тужили
всё одно лежать в коробке где потёрлись уголки
а когда придёт продлёнка, пальцы в клее и в зелёнке
слепят нам такие формы позавидует Дали
спичковатыми глазами наблюдаем за дитями
раз – слепили двух уродцев, два – и детки подросли
три – и вымахали детки, завернули нас в газетку
мы в коробке как в колодце, посмотри ну посмотри
налепили ручек-ножек, мама папа это ёжик
ты сынок совсем придурок, с пластилином в тридцать лет.
Комментариев нет:
Отправить комментарий